Абаканские заимки. Уход дальше в тайгу

То, о чем будет поведано в этом рассказе, произошло в один из первых годов начала «Перестройки». Тогда я путешествовал по горам Алтая и конечно, наряду с другими удивительными событиями, свидетелем, а нередко и участником которых мне довелось быть в тот год, история этого посещения произвела на автора этих строк незабываемое впечатление.

Был конец августа, я вернулся в Горно-Алтайск из экспедиции по поиску снежного человека, организованной деканом геофака местного университета (честно скажу, что ничего интересного мы так и не обнаружили, кроме пожалуй двери на одной чабанской стоянке, поломанной и истерзанной якобы «алмысом», но это вполне мог сделать и медведь). Так вот, сидел я в гостях у одного знакомого инструктора по альпинизму, пил чай и смотрел телевизор вместе с хозяином. По ящику как раз показывали какую то передачу, где наряду с прочим промелькнул сюжет, снятый в таежной старообрядческой деревне. Больше всего меня поразили лица кержаков (так преимущественно в Сибири называют старообрядцев), показанных в этих сюжетах — удивительно спокойные, с чистыми ясными глазами: лица крепких бородатых мужиков, женщин в долгополых, несвойственных нашей обыденности одеяниях, благообразных стариков и притихших, любопытных детей. Одно я понял абсолютно точно — мне необходимо побывать в этом месте. Из скупых слов ведущего передачи стало известно, что деревня эта называется Заячьей заимкой и находится она где-то на границе Алтая и Горной Шории, как ни старался я впоследствии от местных знакомых узнать ее более точные координаты, так ничего толком и не узнал. Решил понадеяться на удачу: парень я в те времена был отчаянный, в одиночку проходил перевалы, которые, как в последствии оказывалось, в одиночку брать было совсем нельзя, можно было только группой, в связке, но тем не менее они были пройдены. Таким образом, мои сборы много времени не заняли и уже на следующий день рейсовый автобус до Турочака тряс вашего покорного слугу сквозь черневую тайгу Северного Алтая, через его округлые, но могучие сопки, по крутым серпантинам горных перевалов.

После Турочака, райцентра одноименного аймака, путь лежал в небольшой леспромхозовский поселок Каяшкан, расположенный как раз у подножия Бийской Гривы, хребта, разделяющего Алтай и Горную Шорию и даже здесь, в непосредственной близости от искомого места, не нашлось никого, кто мог хотя бы приблизительно указать дорогу. Еще раз понадеявшись на удачу и внутреннее чутье, не раз выручавшее меня во многих ситуациях, я полез на Гриву.

К исходу следующего дня, миновав по пути давно заброшенный лагерь — остаток страшной гулаговской эпохи, я вышел к поселку Алтамаш. Здесь то мне впервые и довелось столкнуться и пообщаться со старообрядцами. Одно дело — увидеть людей по телевизору, совсем другое дело — сидеть с ними рядом и вести откровенные беседы об истинной вере, о спасении, о жизни, ведущей к этому спасению. Тогда то передо мной воочию и вырисовались понятия, безусловно, краеугольные для этих людей: ожидание скорого прихода Антихриста, ограничение, а в идеале — полный отказ от общения с остальным человеческим миром, почитание книг и икон дониконовского периода, то есть до Раскола. Здесь следует указать причины, вследствие которых мне удалось попасть в весьма замкнутый круг немногочисленных алтамашских кержаков: во-первых, этому во многом способствовал мой внешний вид — в те времена я был долгобород и одет в серую брезентовую хламиду, во вторых, на совершенно резонный вопрос: что мне от них надо?, был совершенно искренний ответ — я ищу правды. Как было сказано одним из Великих: „Греки ищут мудрости, иудеи — закона, русские — Правды“, и кем бы там алтамашские кержаки ни являлись, они прежде всего оставались русскими людьми, поэтому я был понят и допущен. Но к моему большому удивлению никто из них дороги до Заячьей заимки не знал и помочь мне в этом не мог. Выручил Володя, сосед хозяев, в доме которых я остановился, этот немногословный мужик, с иссиня-черной бородой и сверкающим казацким взором под кустистыми бровями, имеющий за плечами пятнадцать лет отсидки в лагерях за полярным кругом, кратко, но емко и доходчиво объяснил мне путь. На следующий день начался тушкин (так в Сибири называют период наиболее эффективного сбора кедрового ореха, когда после обильных дождей ударяет мороз и сразу после этого сильный ветер), все алтамашские мужики засобирались в тайгу, отправился в путь и я.

Не буду описывать всех подробностей этой дороги, в общем то ничего примечательного не произошло, но на исходе дня, фактически уже по-темному, я как упорный искатель достиг таки долгожданного пункта назначения.

После вполне понятных объяснений встретившимся первым обитателям Заимки, после знакомств с ними, я попал в дом Иеремии Федоровича Зайцева, благообразного, седобородого старика с орлиным носом, основателя этого поселения, в названии которого запечатлелась его фамилия. Хозяин первым делом поярче подкрутил большую керосиновую лампу. Его жена, Татьяна Лаврентьевна, расторопная крепкая женщина, по сути, еще совсем не старушка, и их самая младшая дочь Нина, девка уже на выданье, усадили прибывшего путника за стол и стали меня потчевать, сначала выставив на стол отдельную посуду, пользоваться которой мне было суждено до самого окончания срока пребывания здесь. Следует отметить, что в плане посуды у кержаков строго — каждый ест только из своей тарелки. Хозяйки накормили меня наваристыми щами (день был непостный) и толченой картошкой с молоком, после чего мы уселись с Иеремией Федоровичем на широкой лавке возле растопленной русской печи и завели разговор. Степенный старик поинтересовался и затем с интересом выслушал мою историю: откуда родом, чем занимаюсь, каким ветром сюда занесло. Все это я поведал ему не торопясь, с расстановкой, как здесь и принято общаться между собой. Затем он поведал о своем житье-бытье. И вот что мне стало известно:

Большинство кержаков в этих краях принадлежит к поморскому беспоповскому согласию. Вообще этих согласий много, приходилось слышать и читать о многих, но помнить о них всех затруднительно. Поселение это было основано Иеремией Федоровичем и его семьей лет десять назад, когда сам старик был еще крепок и легок на ногу. Постепенно еще несколько семей присоединилось к ним, а затем, уже вот в последние годы, слава об удивительной заимке разнеслась по ближним и дальним весям. И народ пошел. Но не всем суждено выдержать здешний уклад жизни. Просыпаются тут рано, во всех работах помощники — конь, собственные руки да смекалка. Многие даже хлеб сами выращивают: пашут, сеют, жнут и обмолачивают сами. Тут мне хочется, я думаю уважаемый читатель поймет, сделать небольшое отступление и привести здесь стихи одного моего хорошего друга, сибирского поэта Александра Ибрагимова, в свое время жившего среди кержаков и не понаслышке их знающего. Это стихотворение было им написано в деревне Мульта, где он прожил несколько лет.

Таким образом, хозяйство здесь все справно держат: у многих пасеки имеются, иные с ружьишком промышляют, орешничают, прочие таежные дары добывают. Но это все, как говорится,— кесарево, а Богу богово здесь по-особому отдают.

Как было уже сказано, сибирские кержаки не признают ни церкви, ни священства, ни таинств. Кроме таинства крещения. По их учению, каждый человек может правильно креститься сам, для этого достаточно пойти на реку, одеть на себя свинцовый (со старинного образца отлитый) крест и трижды окунуться в воду, поочередно произнося: Во имя Отца! (Бултых!) И Сына! (Бултых!) И Святаго Духа! (Бултых!) Аминь! И ты вылезешь из воды крещеным в кержацкую веру. Молитвы утренние и вечерние староверы вычитывают так же — Молитвослов, Псалтирь и Евангелие почти такие же как и у всех других православных. Вместо церковной службы, по воскресеньям и праздникам, собираются в чьей ни будь избе и старинным распевом поют псалмы. Лучшие чтецы называются начетчиками.

Далее следует сказать об иерархии, существующей в среде кержаков, а она, безусловно, существует и проявляется в таком явлении, как наставничество. Наставником может стать любой, не зависимо от возраста, лишь бы он, как здесь принято выражаться — был крепок в старой вере. Наставник блюдет жизнь своего подопечного и если человек обмирщается — купит что ни будь в магазине, прочитает мирскую книгу или газету, нарушит пост, то наставник накладывает епитимью — определенное количество поклонов на молитве. Естественно диапазон грехов, равно как и степень искупления определенного греха у разных наставников различаются. К примеру, на бытовом уровне, плотский грех у кержаков не распространен, но с точки зрения „старой веры“ не считается серьезным и называется „птичьим грехом“. Сталкивался я позже и с некоторыми другими курьезами, существующими в повседневной кержацкой жизни.

В общем, в тот вечер допоздна засиделись мы с Иеремией Федоровичем возле теплой печки, обмениваясь рассказами и впечатлениями каждый о своей жизни.

С утра я в полной мере включился в трудовой ритм семьи Зайцевых — с самим хозяином починили прясла — изгородь, огораживающую покос; сходили на пасеку, где нужно было затащить пустые улья в омшаник; а после обеда принялись копать картошку вместе с Татьяной Лаврентьевной и Ниной. Тут еще подошел помогать Федор, их старший сын, об этом человеке следует сказать особо. Жил он рядом, в небольшой избе на общей усадьбе Зайцевых, по хозяйству помогал, столовался у отца, а в остальном вел замкнутый образ жизни. И было отчего — Федор слыл среди особо набожных односельчан главным еретиком и грешником, а все из-за „бесовской выдумки“. У него перед избой стоял армейский движок (электричества то в округе и в помине не было), а в избе соответственно — телевизор. Я не знаю, какова была судьба Федора до жизни на заимке, в этом я исключительным любопытством не отличаюсь, но можно предположить, что сын Иеремии Федоровича, уже далеко немолодой человек, получил определенное техническое образование и имел поприще на работах, требующих немалой, вполне определенной квалификации. Вот такой случай имел место здесь быть, и пусть читатель сам определит, являлось ли это (в контексте данного рассказа естественно) казусом, закономерностью или случайным исключением. Для сравнения добавлю, что несколько позже, после того, как были закончены работы на текущий день и мы с Иеремией Федоровичем сидели на завалинке, беседуя на темы библейских сюжетов, я вдруг понял (мы как раз коснулись истории Ионы пророка), что старик не представляет себе, кто такой кит.

Тем не менее, на следующий день случилось воскресенье, и я был приглашен в дом Ивана Лукича, самого старого жителя заимки. В пустой, чистой горнице, на лавках вдоль стен, уже собрался народ, в основном люди в годах, но много было и детей, они гурьбой стояли в сторонке и с интересом приглядывались ко мне. Я отвлекся на старые, почти черные иконы в красном углу, как вдруг неожиданно сам Иван Лукич, совсем уже слепой старик, зачал петь, постепенно к нему присоединились и остальные. Это было своеобразное, никогда ранее мной не слышанное пение, я слабый знаток музыкальных азов, поэтому не смогу объективно дать ему оценку, но впечатление оно безусловно производило. Пение иногда прерывалось тоже необычным, монотонным чтением молитв. Читала Матрена Ивановна, дочь хозяина дома, считающаяся лучшей начетчицей не только в деревне, но и в округе. Когда время приблизилось к обеду, внезапно привычный ход времени этого дня был нарушен сообщением о смерти одной старушки, дом быстро опустел. Матрена Ивановна поспешила в дом усопшей, читать Псалтирь, кто-то отправился туда же помогать в разных прочих надобностях, а один мужчина пошел делать домовину — гроб из цельного бревна. Здесь я позволю себе сделать еще одно отступление и, применительно к моменту повествования, привести еще одно стихотворение Саши Ибрагимова:

В связи со всем случившимся, мне не оставалось ничего другого, как вернуться в дом Иеремии Федоровича. Темой наших бесед до вечера, что вполне естественно, являлась тема смерти, к которой кержаки, как и по сути все крепкие в вере люди, относятся спокойно и трезво — лишь бы поменьше обмирщаться, а там Господь выведет. Зашел еще тут в гости зять Зайцевых, Леонтий, муж самой старшей их дочери, он о чем-то поговорил с Татьяной Лаврентьевной и затем подсел к нам, послушать нашу беседу. Мы как раз коснулись вопроса строгого соблюдения религиозных правил и канонов, на что крепкий мужик Леонтий, добродушно улыбаясь и щуря умные глаза, рассказал такую притчу: „Некогда один соловецкий игумен плыл по морю с братией в дальний скит. Как вдруг видят они: с одного острова в небо столб света поднимается. Подплыли к острову, что же видят — сидят на берегу трое мужиков- поморов, молятся, и столб света от них вверх поднимается. А молитва у них такая — Господи, трое нас, да помилуй нас! Подивились игумен с братией на такое дело, но игумен все же говорит им, мол неправильно молитесь, и давай научать их правильным молитвам. Отплыли монахи от острова, глядь, а столба-то светового и след простыл“.

На следующий день, утром, пришел мне срок покидать Заячью заимку, так я решил сам, хотя мне многие предлагали остаться и спасаться с ними вместе и даже реальные перспективы сулили. Но обманывать себя и других смысла нет — не готов я был к такой жизни. Поэтому, едва рассвело, ваш покорный слуга собрал свой нехитрый походный скарб и, попрощавшись с гостеприимной семьей, отправился по указанной дороге вверх, на Сорочью гривку, Иеремия Федорович проводил меня до прясел. Там мы сердечно распрощались, и он пожелал мне счастливого пути, после чего мои крепкие молодые ноги зашагали к новым приключениям и встречам. Уже на самой гривке я обернулся и долго смотрел на замершую фигуру белобородого старика, избы, тающие в утренней дымке, и бескрайние волны таежных сопок, перезвоны ботал деревенского стада добавляли в общую картину восприятия ощущение какой то нереальности. Уж не приснилось ли мне это все? Старик еще раз махнул мне рукой. Вскоре заповедная заимка скрылась за поворотом тропы.

А поздним вечером этого же дня я уже находился на людном и шумном вокзале Новокузнецка (В дороге мне удивительно повезло — километрах в десяти от заимки попался лесовоз, который подвез меня до станции, прямо к вечернему таштагольскому поезду. Не иначе как их молитвами). Дымили и свистели цеха металлургических комбинатов, по освещенным улицам двигались потоки машин. И верилось, и не верилось, что совсем недавно я был в краю вековечных лесов и неторопливых упрямых людей, живущих в своём мире и неведающих, что это за чудо-юдо рыба кит. Сказка, да и только.

В качестве репродукции использован рисунок автора

«Как страшно вы живете в городах»

Репортаж с заимки Агафьи Лыковой в тайге

Вера Костамо

«Не можно», — сказала бы Агафья, если бы услышала о наших планах добраться до нее в конце февраля по тайге и реке Абакан. Со своей певучей манерой говорить, возникшей, скорее всего, из-за постоянного чтения молитв, младшая Лыкова произносит «не можно» в тех случаях, когда происходящее не соотносится с ее представлениями о мире и рациональности.

Не можно принимать в подарок вещи, на которых есть штрих-код, не можно фотографировать без разрешения, да и многое другое тоже — не можно. Как живет сегодня самая известная в России отшельница — в репортаже РИА Новости.

Лишнее

Агафья родилась в семье староверов, ушедших от людей и властей в тайгу в 1938 году. В начале 1980-х, благодаря журналисту Василию Пескову, про Лыковых узнал весь Союз. Сейчас если и вспоминают, то редко. А Агафья жива.

За последние годы мало что изменилось: живет там, где встречаются вздорные реки Еринат и Абакан, держит коз, выращивает овощи, по осени собирает шишки «кедры», так здесь называют сибирскую сосну. Молится. За себя и за весь мир. От ближайшего населенного пункта, поселка Матур, до Агафьи больше двух сотен километров тайги, снега и не вставшей полностью под лед реки.

Мы долго готовились к совместной экспедиции с заповедником «Хакасский». Тайга не пускала. Дойти до Агафьи не получалось. Летом до заимки Лыковых можно доехать на лодке за пару дней. Зимой это долгий переход на снегоходах и охотничьих лыжах.

Падает редкий снег — плохо. Им заносит набитую снегоходами по руслу реки дорогу — «буранку» — единственный признак того, что здесь есть люди. Все городское: деньги, телефоны, документы оставили в гостинице. Здесь эти вещи не нужны. Чем дальше мы будем уходить в тайгу, тем больше лишнего придется оставлять в избах.

Те, кто живет и работает в тайге, Агафью знают.

— Вы к Карповне? А мы до нее не добрались, дорога «гнилая», наледи много, — сторож одной из частных туристических баз ехать вверх по Абакану не советует.

Река ощетинилась торосами — это снесенный ветром ниже по течению и замерзший лед. Снегоход объезжает их по невидимой кривой. Местами сквозь прозрачную воду видны камни. То тут, то там шумит река, пар поднимается над широкими промоинами.

Пробиваться — здесь так и говорят. Дороги нет, есть возможность проехать между широкоствольными пихтами, кедрой, березами и кустарником. Тропа заканчивается крутым обрывом, и снегоходы прыгают.

— Под старость лет с таких высот сиганул, — Леонид Алексеевич возмущается, пока поправляет оборванные после прыжка крепления нарт.

Вдоль берега снегоход тяжело идет по камням.

— Память у Агафьи хорошая, через восемь лет она меня вспомнила. Обрадовалась, что я с Алтая, все родственники у нее оттуда, — рассказывает Леонид. — Мы приезжали — как раз время было картошку копать. Место под овощи еще ее тятенька с братовьями расчищали. Своеобразный климат там и условия.

Снег вьется за «Ямахой» мелкой колкой пылью. Тут, в тайге, бывает он совершенно разным. Плотным, как шапка на ромовой бабе, летящим как сахарная пудра, в ясный солнечный день — полосатым от иссиня-черных теней.

Много следов на нем, из-за этого создается впечатление, что есть где-то рядом люди. Круглые, с длинной полоской сзади — следы марала. Крупные, похожие на собачьи, — волчьи. Помельче — прошел сибирский кот, соболь.

Страшно

— Ну что, смертнички, поехали, — Леонид Алексеевич ведет снегоход по широкой дуге, чтобы набрать нужную скорость и проскочить несколько десятков метров наледи. Мы идем вторыми и видим, как проседает под предыдущей машиной лед. Проскочили, спешим и гонимся за пока не осевшей дорогой. Температура не может определиться и гуляет от минус тридцати до плюс двух.

Когда-то по этому же маршруту уходила в тайгу семья Лыковых: Карп, его жена Акулина, сын Савин и дочь Наталья. Позже родятся Дмитрий и Агафья. Чем ближе подходили люди к их заимкам, тем дальше углублялась семья в тайгу. Почти сгнившие венцы брошенных ими изб все еще стоят по берегам реки Абакан.

В 1961-м от голода умирает Акулина. Про нее Агафья скажет: «Мама истинна христианка, крепко веруюсяя была».

Младшей Лыковой было 17 лет, когда наступил голодный год в тайге: «На постном мама не вынесла. К рыбалке нельзя стало — вода большая. Не позаботились, чтобы скотина была, охотиться не смогли. Баданный корень толкли, на рябиновом листу жили».

В 1981-м по очереди умирают все дети, кроме Агафьи. В 1988 году «убирается тятенька» Карп Осипович. Агафья остается одна.

Много раз Агафье Карповне предложат переселиться ближе к людям. На что она ответит свое неизменное «не можно». А нам скажет: «Как страшно вы живете в городах». И отсюда, из сибирских лесов с их простыми правилами, действительно кажется: страшно.

Другой мир

В кармане куртки лежит письмо для Агафьи из Боливии, в одном месте конверт промок и просвечивает слово «Аминь». Марки с яркими картинками смотрятся на фоне гор, деревьев, подпирающих застиранное небо, и льда — как из другого мира.

У этого же монохромного мира своя интонация. Свой ритм. Поросшие лесом спины гор, за ними — голец — вершины без растительности. Сползающая вниз, ближе к реке, россыпь камней — курума. Все звучит по-своему.

За два дня мы проезжаем чуть больше 170 километров и упираемся в открытую воду. Дальше путь можно продолжить только на лыжах. Вещи, рюкзаки, теплую экипировку оставляем в одной из переходных изб, рядом и снегоходы.

Езда на лыжах, подбитых лошадиным камусом (шкура с голени животного. — Прим. ред.), — занятие медитативное. «Хрум-хрум» — хрустит снег, правая-левая — передвигаются ноги. И тишина. Лишь изредка свистит рябчик, шумит на перекатах вода, трещит лес.

Агафья

Агафью мы замечаем сразу, она идет по замерзшей реке с вязанкой дров, потом поднимается по 70 ступенькам самодельной лестницы вверх до своего дома. После 40 километров на лыжах, безлюдья эта невысокая женщина, занимающаяся своими делами, кажется нереальной. Сложно угадать, сколько Агафье лет. Сама она говорит, что в апреле будет 73. Еще в пути Сергей скажет, что она, как ребенок, верит всему. Люди для нее изначально добры.

Но с кем общаться, Агафья решает сама: были случаи, когда женщина просто уходила в тайгу, пока неприятные гости не уедут. Да и характер у нее непростой.

— Карповна, здравствуй! — Сергей у Агафьи бывает часто, последний раз в январе шел десять часов на лыжах, чтобы ее проведать.

Агафья улыбается и рассматривает нас по очереди. Для нее появление людей в это время года — неожиданность. Зимой на заимку прилетают только вертолеты.

Ваш браузер не поддерживает данный формат видео.

Единственная оставшаяся в живых представительница семьи староверов, найденных геологами в 1978 году в Западных Саянах, Агафья Лыкова показала свой быт корреспондентам МИА «Россия сегодня». Ее близкие жили в изоляции с 1937 года. Долгие годы отшельники старались уберечь семью от влияния внешней среды, особенно в отношении веры. Сейчас Агафья Лыкова живет в тайге одна.

Она опирается на два, в человеческий рост, тюка сена — недавно забросили с воздуха для ее коз. Позже я спрошу Агафью, что случится, если люди перестанут помогать.

— Будет беда, — спокойно ответит женщина.

На заимке Лыковых построено несколько домов. Ближе к реке — небольшая изба, где жил бывший геолог Ерофей Седов. Выше, соединенные одной крышей-навесом, два дома: один — Агафьи, второй — ее помощника Гурия. О том, что на заимке живет еще один человек, мы узнали перед экспедицией. Уже несколько лет старообрядческая церковь отправляет к Агафье помощников, но даже вдвоем жить здесь тяжело.

Письмо

Агафья садится на лавку и торопится открыть письмо.

— Как же вас нашли, что пишут из Боливии? — спрашиваю.

— Да всем известно, что сороковой год, как нас нашли. Когда люди пришли, мне 34-й год шел. Так-то люди-то хорошие были. Первое-то напугались, как пришли. Мы уж знали, что с вертолета люди увидели пашню, недели две как прошло, и они пришли.

Второго июня отмолились, и я как раз гляжу — под окошками кто-то забегал. Сказала всем: «Дело у нас негодно».

— Соболь это или не соболь? Что-то незнакомое, а это были собаки. Не видала я их. Тятя бы сразу узнал. Консервы и хлеб принесли, но мы-то от этого отказались. Утром на другой день пришли, принесли рыболовные крючки, соль поваренну — мы исть-то не стали, — вспоминает Агафья.

Так Лыковы познакомились с геологами, проходили около 16 километров, чтобы зайти к ним в гости.

— Всей семьей с ночевыми ходили, палатку нам поставят с печкой железной. Молились мы в открытую. Мы им картошку, орехи принесем, а они нам лопатки, топоры, гвозди, материал — красный сатин. Рубахи мы из него сшили, сарафаны, красиво было.

Агафья на фотографиях последних лет одета одинаково: два платка, ситцевое платье, черная лопатина — так она называет свое пальто. Разглаживает рукой платье — три года назад сшила на руках:

— Ткань «в огурцы» называется.

— Нынче на Пасху хочу сшить новое, ткань-то вапсче красивая. Раньше-то мы своим жили: пряли, ткали. Меня многому сестра Наталья учила, крестной она моей была.

Агафья хорошо помнит имена и детали произошедшего с ней. В разговоре легко переходит от событий десяти-двадцатилетней давности к настоящему. Еще раз достает письмо.

— Они третий год письма пишут, а приехать-то?

Агафья ждет семейную пару в гости, в прошлом году даже посадила больше картошки, но никто не приехал. Из конверта выпадают фотографии пальм и бирюзовой воды. Агафья просит прочитать, что написано на обороте. «Страна Перу, океан, здесь морские животные есть, и великие, и малые. Ничего от сего не вкушаю по заповеди Отеческой».

Агафьин хлеб

— Придешь к Агафье, а она сразу делится всем, что у нее есть. Если осень, то овощи принесет, лето — рыбу, сейчас вот картошку на ужин дала, — говорит Сергей.

Хлеб у Агафьи получается тяжелый, плотный и настоящий: «Густо тесто сделашь, оно и поднимется, квасня-то, выкладывашь, оставляшь маленько».

Агафья Лыкова давно стала символом русского человека в экстремальных условиях, наедине с суровой природой. Старообрядцы Лыковы ушли от цивилизации в тайгу, прожив там более полувека, и доказали, что русский человек не только может выжить, но и преобразить тайгу вокруг себя вполне в духе Некрасова «сила и труд человека дивные дивы творят».

В воскресенье, 26 января, состоялась встреча бывшей послушницы Агафьи Лыковой Надежды Усик с прихожанами старообрядческого храма Николы чудотворца у Тверской заставы в Москве. Надежда рассказала о своем духовном пути, о том, как она пришла к Старой вере и как жизнь в тайге повлияла на ее судьбу.

Расскажите, пожалуйста, что привело Вас в Москву этой зимой?

В этот раз я оказалась в Москве чудесным образом. Так сложились обстоятельства. Чтобы прилететь в Москву с Алтая, нужно много денег, у меня их не было. И вот Богоявление, на службу мы не попали, ночью отмолились Псалтырь, утром искупались в озере и сидим за столом, печалимся, что в этом году до Москвы добраться не получится.

И вдруг… прилетает вертолет со съемочной группой и меня спрашивают: «А Вы к Агафье не хотите слетать?» Конечно, я соглашаюсь «слетать» к Агафье, ведь мы не виделись уже десять лет. А тем более, что мы уже целый год с владельцами этого вертолета, с которыми давно знакомы, говорили о том, как бы привезти к ней из Горно-Алтайска нашего священника — отца Александра Вершкова, потому что другой священник с Урала, который у нее был и «довершил» ее, сказал: «С Урала к тебе летать далеко, ты поближе к себе кого-нибудь найди». И вот Божий промысел устроил все так, что мы с Агафьей оказались у одного духовного отца.

Живем мы в Горном Алтае на берегу Телецкого озера. Коренные алтайцы называет его Алтын-Кёль («золотое озеро»). Добраться к нам можно только на вертолете, по воде дороги нет, там шторм бывает до 9 баллов, ну и по горам.

Летим к Агафье с отцом Александром, как раз Богоявление, праздник, он ее исповедует и причащает, она счастливая и довольная. Киношники ее снимают. Врач осмотрел ее. Сейчас многие возмущаются тем, что показали, как она оголяется. При мне было это: я осталась помочь ей раздеться-одеться, а они выключили якобы камеру, и сами вышли как бы благородно. Мол, мы выходим, оставляем вас наедине с врачом. Но камеру они не выключили и все зафиксировали. Ну, Бог им судья.

Поймите, Агафья — это ребенок. Господь сказал: «Будьте как дети», и она ребенок, именно в этом состоянии живет и пребывает. Для нее есть только два авторитета — бабка Раиса и тятенька (мама давно умерла). Она без всяких пререканий дала осмотреть себя. Эту шишку врачи обнаружили у нее еще в 70-х годах, когда их только-только нашли. Это доброкачественная опухоль, которую ей предлагали удалить.

Но она знала, за что Господь ее наказал, попустив такую болезнь. Отец у нее ушел из жизни, сначала братья все, потом она с отцом еще какое-то время жила вдвоем, а когда отец в 86 лет преставился, она осталась одна в тайге. Причем тятенька не благословил ее в мир выходить, значит, она считала, нельзя.

У нее нашлись родственники по маминой линии в поселке Килинск Кемеровской области, которые нашли ей помощника. Когда этот человек к ней пришел, она сразу сказала, что ей нужен только помощник, что ей не нужен ни муж, ни сват, ни зять, ни кто-то еще. Она сразу спросила его, будет ли он с ней жить как брат с сестрой, спасаться.

Представьте себе, ведь с семи лет вся ее работа заключалась в том, что она стояла у аналоя и молилась — все правило. Сестры и братья уходили на работу, рубили дрова, копали картошку, а ее работа заключалась в том, что она молилась, читала каждый день двенадцать псалмов, службу знала хорошо и все богослужебные книги у нее были.

Мужчина не смог жить с ней «как брат с сестрой», и когда Агафья ощутила себя нечистой и поняла, что не может подходить к аналою читать Евангелие и не может этого пережить, она сказала: «Не надо мне ничего этого». К тому времени уже летали к ней вертолеты, и она отправилась на Енисей, где подвизались матушки часовенные. Она к ним полетела, хотела стать монахиней.

Она сама считала себя «часовенной»?

У меня у самой, пока я жила у Агафьи, были в голове неясности. А когда я Арсения Уральского прочитала, мне все стало ясно, и я отправила ей эту и другие книги. Она почитала их и поняла, что бабка-то ее Раиса была как раз нашего (белокриницкого) согласия. На Урале было селение Ялуторское, где был монастырь, и эта бабка Раиса была при монастыре трудницей. Не послушницей, а именно трудницей.

Родители у нее рано ушли из жизни и отдали ее в этот монастырь. И от бабки Раисы остались ей дары сухие, и вода была — то есть она помнила, что еще бабка Раиса со священниками была. Сохранилось семейное предание о том, что случилось там в XVIII веке. Священников казнили страшной казнью: поместили их в бочку с гвоздями и спустили с горы.

И в том месте, где остановилась бочка, стал бить ключ. Когда у нее был отец Владимир, он подтвердил: сохранились документы о том, что эти священники были ее родственниками. Он ее довершил и все сделал по чину, она уже сама к этому пришла и была готова.

Вы-то как к ней попали? Как ваша судьба пересеклась с Агафьей и сколько вы прожили там?

Я родилась в Москве, в обычной советской семье. Отец был коммунистом, мама в душе имела Господа, но она в пять лет осталась без родителей и воспитывать ее было некому. Сама я не сразу пришла в старообрядчество. Начала с русского костюма — сама шила сарафаны, стала вышивать рубахи и рушники.

А мама вдруг мне говорит: «Да у нас были целые сундуки этого добра». Но, поскольку она осталась в пять лет одна, то не знала, из какого мы рода. Она помнила только, что наш дом был двухэтажный и что там были иконы в рост человека… Я жила как все и училась как все, и понятия не имела о том, что есть какая-то духовная жизнь… И вдруг из моей жизни уходит очень дорогой мне любимый человек.

С этого начался мой духовный поиск. Когда муж умер, я почувствовала такую тяжелую физическую боль, как будто мне вставили копье в солнечное сплетение и поворачивают. Я с этой болью месяц живу, слезы, прихожу на работу — реву. Как правило, у нас у всех стоит в библиотеке Библия, до которой руки не доходят. Вот и у меня стояла. Я открывала ее, начинала читать — нет, не мое, пусть еще постоит.

А тут как раз эта боль, я открываю книгу и начинаю читать. И открыла на Страстной неделе, как раз на том месте, где Господь в Гефсиманскому саду. И, видимо, через эту внутреннюю боль я начинаю понимать, что там написано, у меня глаза… как будто открылись. А, знаете, я жила в таком состоянии, что жить не хочу. У меня ребенок десяти лет на руках, я осталась без профессии, потому что ушла из института.

И уже с такими мыслями, ну как дальше-то жить, как? У нас была идеальная семья, мы очень хорошо друг друга понимали, у нас дочь росла, все было хорошо, а тут вдруг я понимаю, что я не знаю, как дальше и куда. И когда я Евангелие начала читать, случилось какое-то озарение. Я сказала себе: «Господи, я знаю, для чего я буду жить. Всю оставшуюся жизнь я посвящу тебе и, как смогу, буду жить по Евангелию».

Но тогда духовный поиск мой начался с того, что было под руками: Кришна, Будда и прочее. Я начала с нуля. Куда-то прихожу, начинаю спрашивать, что-то не устраивает, иду дальше. В буддизме я чуть дольше задержалась, и учитель уже мне мантру какую-то свою дал читать, сижу, медитирую и вдруг мне видение: Господь на Кресте на Голгофе, и так он на меня посмотрел, что я отпрянула и сказала — нет, это не мое. Господь Исус Христос — мой учитель.

Однажды йоги стали меня спрашивать:

— «А кто твой учитель»?

— Я говорю: «Христос».

— «Ну понятно, Христос, а кто твой земной-то учитель»?

— Я говорю: «Да нет у меня земного учителя, у меня только Христос».

— Они: «Ты по неправильному пути идешь».

— Я спрашиваю тогда: «А у вас кто учитель»?

— Один из йогов говорит: «У меня был учитель, но он застрелился».

— Другой говорит: «У меня хороший учитель, он такие умные книги написал, но он сейчас в сумасшедшем доме».

— Я отвечаю: «Нет, это не мой путь, мне туда не надо».

Тогда же познакомилась я на выставке Константина Васильева с молодым человеком, который приехал из села Усть-Кокса с Алтая, и слышу, как он на этой выставке рассказывает что-то про старообрядчество. У Васильева много картин есть на эту тему: и одежда, и символика. И смотрю, он это все рассказывает так интересно, и сам — в косоворотке с пояском и с ободком.

Ну и как-то мне это тоже интересно стало, я слушаю. И про старообрядчество в первый раз я от него услышала. Оказывается, что у нас есть не просто храмы, а еще и старообрядческие. Он тогда направил меня на Рогожское, я пришла, отец Леонид там тогда был. В храм захожу, как раз служба была…

Раньше я заходила в храм никонианский иногда, ну зайду, не понимаю, о чем говорят, на иконах везде двоеперстие, а молимся тремя перстами. Не понимаю, подхожу к одному батюшке, говорю: «Вы мне объясните, почему разница такая, что там нам Господь со всех икон так, а мы по-другому». Он на меня рассердился: «Ты от лукавого», и аж замахнулся на меня. Меня не устроило это объяснение, потому что я искренне разобраться хотела.

Так вот, прихожу я на Рогожское, и как раз был праздник Рожества Христова. Было это примерно в 91 году. Я зашла и услышала пение. Пение, которое мне сразу на душу легло. Я просто услышала его, как будто бы откуда-то из подкорки, может быть, бабушка мне это пела, когда я в колыбельке была.

Это было родное что-то. Я услышала это пение и поняла, что это мое место, где мне нужно быть. Ну и вот к отцу Леониду подхожу, объясняю ему свою ситуацию и говорю, что родилась в семье неверующих, хотела бы приобщиться к вере. Он разговаривает со мной, разговаривает, и тут его бабульки берут под ручки и говорят: «Нам обедать пора, батюшка, пошли, пошли быстрее», увели его — и я ни с чем осталась. И тут вдруг один молодой человек, который приехал с Алтая, говорит мне: «Да ладно, какие тут старообрядцы, ты вот на Алтай поезжай, вот там старообрядцы».

И я.. поехала на Алтай. Я, московская девочка, понятия не имею, что такое Алтай. Прихожу на вокзал. Алтай, где же это такое-то? Смотрю, ну вот это, наверное, Сибирь где-то. Новосибирск? Барнаул? И меня вдруг опять как по сердцу порезало — вот оно, наверное, туда надо мне ехать. Поехала в Барнаул, приезжаю, спрашиваю, где у вас тут старообрядцы.

Там тоже зашла к йогам. Они на меня исподлобья так смотрели, а к бабушкам-старообрядкам, когда пришла, они очень добродушно встретили меня. Я сказала, что хочу постоять на службе, они мне позволили: «Пожалуйста, приходи, постой, посмотри».

Меня потрясло, что я нигде, ни в одном храме, не видела такого -— они как свечечки стоят сами, и сами поразительные, все светятся. И мне как-то с ними так тепло было, и я с ними осталась. Потом познакомилась с одним человеком, он сейчас в Новосибирске живет — Коля Старухин. Он мне говорит: «Это у нас старообрядцы еще не все, есть еще поморцы». И он меня возил.

Потом поехали еще куда-то. Я тогда уже для себя определила, что старообрядчество — это мое, а йога ушла в сторону. Я решила, что останусь в Барнауле. Одна бабушка сказала, что она старенькая, что ей помощь нужна, и взяла меня к себе домой. Какое-то время я с ней пожила. Эти бабушки меня погружением крестили в Оби, учили молиться, Псалтырь читать, каноны, я с ними жила и училась. Я решила, что в Москве жить не хочу, и дочку забрала к себе.

А бабульки мне говорят: «Ну что ты среди нас, мы старенькие, а тебе нужно с молодыми общаться, есть у нас такая деревня — Заячья заимка — старообрядческая, там семьями живут, поезжай туда». Мы с дочерью приехали туда, там пожили какое-то время. Там дочь моя вышла замуж, родила девочку, внучку мою Леночку, ну и когда она уже вышла замуж и определилась с семьей, я решила, что пора мне уходить в монастырь.

И тут я услышала про Агафью. Повести Пескова «Таежный тупик» я до этого не читала. Когда мне дали ее почитать, я впервые узнала о том, что есть такие старообрядцы, которые живут в тайге. У меня была одна знакомая женщина, которая жила тоже на Телецком озере, а половина Телецкого озера — это заповедник. И заповедник простирается именно до тех мест, где Агафья живет.

Мужчины, лесники и егеря, ходили туда, есть у них такая работа — они ходят, проверяют маршруты, особенно зимой. Они как-то свои маршруты проверяли и заехали к Агафье. Она очень сильно болела, лежала, не могла ни воды себе принести, ни дров, они пожили у нее неделю, помогли, чем могли, и потом говорят: «Мы у тебя не можем постоянно жить, нам надо домой, в семьи, скажи, что тебе нужно, какая помощь». А она помирать собралась, и попросила какую-нибудь женщину найти, ее единоверку, которая бы ее «доходила».

Эта информация через мою знакомую до меня доходит, и наставник мой говорит: «Пока у тебя есть возможность, пока ты еще в свободном полете, пойди к Агафье». Этот человек не священник, я тогда еще у часовенных была, но у них был грамотный человек такой, из таких людей, как начетчики, много книг знал.

Когда я пришла на эту Заячью заимку, он мне очень хорошо помог мозги на место поставить, потому что мог ответить на любой вопрос — а вопросов было много, я училась ведь на журналиста, мне, конечно, все было интересно. У него такой обычай был: он никогда не отвечал от себя, а всегда цитировал Писание. Он все Писание знал наизусть.

Если у меня какой-то вопрос был, он говорил: «Так, открывай на такой-то странице, такую-то книгу открывай, читай». Я закопалась в этих книгах, и все четыре года, пока там жила, вообще не имела свободного времени. И я очень была удивлена, что книги эти все сохранились в таком хорошем состоянии и что Господь меня привел это все читать. Ну и вот читала Номоканон — за такой-то грех — столько-то, за такой-то — столько-то, и я насчитала…

…Как приговоры в Соединенных Штатах — в совокупности 350 лет тюрьмы!

Да, да, вот я как раз об этом. Выходило, что за мои грехи я отлучена от церкви, от храма до самой смерти на всю оставшуюся жизнь. Ну и тут как раз про Агафью говорят, ну и Марья Египетская — мой путеводитель, который меня по пустыне ведет, и я понимаю, что мне туда надо, что это моя дорога. Духовник благословил меня и сказал, что к матушкам я всегда попасть успею, и что у меня еще дочка нуждается в помощи, и мама еще жива, так что в монастырь еще рано.

«Если хочешь попробовать себя в послушании, вот к Агафье давай». Благословил меня к Агафье, и мы пошли пешком через озеро, погрузив на коней свое имущество и продукты. Проводником у нас был один из егерей, который знал дорогу только наполовину. По карте. Вот мы эту половину прошли нормально, все было хорошо, а потом, конечно, начали блуждать. Карты старые были, еще при советской власти делались, в одном месте показано, что можно пройти, а там — пропасть.

Шли долго, ну может быть, это тоже Божий промысел был. 20 дней уже шли, продукты все закончились, осталась только пшеница, которую мы размачивали и ели. Было очень тяжело, особенно мужчинам, которые тащили книги и все вещи. Я тоже с собой взяла Псалтырь, ну и хоть какие-то вещи для переодевания. Там не по прямой же идешь, а горы — вершины (до 2100 м), спуски и подъемы. Лошадей мы оставили на границе заповедника.

Дальше нельзя было уже их вести, потому что там горы, порода старая, сланец, «курумники» — реки каменные, и конь там просто не пройдет. Оставшееся питание и вещи мы несли на себе. Дошли мы, конечно, совершенно истощенными, надорвались. Агафья меня потом лечила. Благодаря ей я знаю теперь, как животы «править» рукой.

Ну и вот, когда пришли мы к Агафье, она нас ждала уже. К ней летает вертолет из Кемеровской области, из Таштагола, а мы туда отправили письмо, что идем к ней пешком. Они нам сначала вертолет обещали, но мы не дождались и пошли. Они к ней слетали и сказали: «К тебе идут». В то время был у нее еще помощник Сергий, он пришел к ней тоже из Таштагола — художник, которого вот так же попросили: «У тебя время есть, сходи к Агафье, помоги».

А Таштагол далеко от Ерината? Больше 200 км?

Больше, да, тоже через горы надо идти, там есть дорога. Через Таштагол можно добраться до Абазы, а от Абазы уже водным путем по Абакану до Ерината на лодке. Ну и вот, остались у Агафьи. Женщина, которая со мной шла, была с девочкой лет 14, они потом улетели, в то же лето, а я осталась с ней одна.

И сколько вы там прожили?

Пять лет.

(Продолжение следует)

Подготовка интервью: Алексей Муравьёв

Фотограф и путешественник Олег Смолий ищет и снимает все то доброе и прекрасное, чем богата наша страна. Эти кадры он объединил в проект «Незабытая Россия», частью которого стали и публикуемые ниже снимки старообрядческих сибирских поселков. А сопровождает их проникновенный рассказ автора о живущих там людях.

Пройдя удаленные села на берегах Малого Енисея - Эржей, Верхний Шивей, Чодураалыг и Ок-Чары, - я познакомился с пятью большими семьями староверов. Всегда гонимые, хозяева тайги не сразу идут на контакт с чужаками, тем более с фотографом. Однако две недели жизни рядом с ними, помощь в их повседневном нелегком труде - уборке сена, ловле рыбы, сборе ягоды и грибов, заготовке дров и хвороста, собирании мха и постройке дома - шаг за шагом помогли преодолеть завесу недоверия. И открылись сильные и самостоятельные, добродушные и трудолюбивые люди, счастье которых состоит в любви к Богу, своим детям и природе.

Богослужебная реформа, предпринятая патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем в XVII веке, привела к масштабному расколу Русской церкви. Жестокие преследования царских и религиозных властей, желавших привести народ к единомыслию и покорности, вынудили миллионы русских людей покинуть обжитые места. Хранившие свою веру старообрядцы бежали к Белому морю, в Олонецкий край и нижегородские леса. Время шло, руки власти достигали староверов в новых местах, и искатели независимости уходили еще дальше, в глухую тайгу Сибири. В XIX веке русские люди пришли в труднодоступный район Малого Енисея, Каа-Хемский кожуун Тувы. Новые поселения закладывались на пригодных для хозяйства землях в долине реки, все выше и выше по течению. Здесь, в верховьях Малого Енисея, быт и традиции русских староверов сохранились в первозданном виде.

В дорогу мы собрались небольшой командой фотографирующих путешественников, впятером. От Москвы весьма далеко. Самолетом до Абакана, затем часов десять машиной через Кызыл, столицу Республики Тыва, до Сарыг-Сепа, районного центра, там пересаживаемся на уазик-«буханку» и еще пару часов лесными дорогами добираемся до точки на берегу Малого Енисея. На другую сторону реки, к турбазе «Эржей», переправляемся лодкой. Привез нас на своем уазике хозяин базы Николай Сиорпас. Он же повезет и дальше, в таежные глубины, но надо переждать сутки-другие, пока подсохнет размытая долгими дождями дорога на перевале.

Эржей, рядом с которым расположилась база, - большое село с населением до полутора тысяч жителей, с электричеством и школой-интернатом, куда привозят своих детей староверы из заимок выше по Каа-Хему, как по-тувински называется Малый Енисей. В старой вере здесь не все сельчане. Часть местных близка к ней, но в общину не входит, строгости не хватает. Есть представители и новой православной веры. Есть даже совсем неверующие.

Сходить посмотреть село да продуктов купить оказалось недалеко, меньше километра от базы. Сиорпас, провожая, пошутил: «Староверов отличите: мужики с бородами, по двору с десяток детворы мал-мала меньше, бабы в платках да юбках до пят, через год-два с животиком».

Вот и первое знакомство: Мария, молодая женщина с коляской. Поздоровались, спросили, где купить хлеба и творога. К чужакам она отнеслась сначала настороженно, но в помощи не отказала, даже удивила отзывчивостью. Повела по всему Эржею, показывая, у кого молоко вкуснее, где грузди соленые хороши.

Здесь, в отдаленных от цивилизации поселках, свои особенности на образ хозяйствования наложила суровая таежная природа. Лето в этих местах короткое, а зима приходит с крепкими морозами. Пахотные земли с большим трудом отвоевываются у леса, в долинах по берегам реки. Местные выращивают хлеб, сажают огороды. Из-за морозов многолетние культуры не приживаются, зато растут однолетники, даже маленькие арбузы. Тайга кормит. Зверя бьют только копытного, мясо едят дикое. Собирают кедровые орехи, грибы, ягоду на варенье. Река дает рыбу. Здесь много хариуса, а тайменя часто отпускают - его в последние годы стало мало.

Старообрядцы не пьянствуют, «казенку» не пьют вообще, а по праздникам вкушают чарку-другую некрепкого домашнего вина на таежной ягоде, голубике или костянике.

Отдохнув на базе Сиорпаса пару деньков, мы дождались сухой погоды и двинулись к первой заимке староверов - Верхнему Шивею, в сорока километрах от Эржея, со сложным перевалом через сопки.

Всю дорогу до Шивея Николай Сиорпас под натужное гудение мотора убеждал нас быть сверхуважительными и вести себя более чем скромно, не напирать на людей своими огромными фотопушками. Сам он не старовер, но с таежными жителями у Николая сложились добрые отношения, за которые он разумно опасался. Думается, эти два дня на базе он не только погоды ждал, но и присматривался к нам, и думал, можно ли везти нас дальше.

Работящий люд Верхнего Шивея мы встретили задолго до поселка, на покосном лугу. Напросились помогать, кидать скошенное сено в высокие стога - зароды.

Мы засучили рукава, старались из всех сил и все равно отставали. Нелегко давалась наука поднимать крупные охапки длинными трехзубыми деревянными вилами. За совместной работой знакомились, завязывали разговоры.

Скошенную и подсушенную траву собирают в зароды - так вся Сибирь называет стога. Укладка их - дело ответственное: сено должно лежать равномерно и плотно, чтобы не развеялось ветром и не проквасилось дождем. Верхний Шивей

На заимку Верхний Шивей, тогда пустующую, Петр и Екатерина Сасины приехали лет пятнадцать назад. Хозяйство поднимали на пустом месте, жили-зимовали поначалу в сарайчике. Год за годом строились, крепли, растили трех дочерей. Потом приехали селиться и другие родственники, теперь здесь живет несколько семей. Дочки выросли, перебрались в город, а на лето приезжают теперь к Петру с Екатериной непоседливые внучата - две девочки и два мальчика.

Внуки Сасиных совсем мирские, приезжают на все лето. Для них Петр Григорьевич держит солнечные батареи с аккумулятором и преобразователем, от которых включает маленький телевизор и проигрыватель дисков - мультики смотреть. Верхний Шивей

Веселым шумом разбудили наш палаточный городок детишки, принесшие парного молочка и сметанки. Второй день кидать сено на зароды сложнее - с непривычки у горожан болят все мышцы. Но и теплее уже лица хозяев, улыбки, смех и одобрение. «Завтра Преображение, приходите! Винца попробуете домашнего», - зовут селяне.

В доме просто, без изысков, но чисто и добротно. Просторные сени, делящие дом пополам, в комнатах беленые стены, большие печи посередине, железные пружинные кровати напомнили мне карпатское село, также во многом сохранившее свой быт. «По единой!» - говорит Петр Григорьевич, и мы пробуем вкуснейший напиток. Год настаивается сок голубики без сахара и дрожжей и получается вино с еле заметным градусом. Пьется оно легко и не пьянит, а настроение поднимает и разговорчивость усиливает. Шутка за шуткой, история за историей, песня за песней - хорошо посидели. «Хотите посмотреть моих лошадок?» - зовет Петр.

Конюшня расположена на окраине, здесь два десятка лошадей, есть даже иноходцы. И все любимые. О каждом жеребенке Петр Григорьевич может часами говорить.

Расставались с Сасиными, как старые друзья. И снова в путь, на лодке вверх по Малому Енисею.

До следующей заимки вверх по реке пол-часа плыть на моторке. Нашли Чодураалыг на довольно высоком берегу с просторной, похожей на карниз долиной, крайние дома стоят прямо над рекой. Противоположный берег - почти отвесная, поросшая тайгой гора.

Место здесь удобное для хозяйства, выращивания хлеба, разведения скота. Есть поля под пашню. Река, кормилица и транспортная артерия. Зимой по льду и до Кызыла добраться можно. И тайга - вот она, начинается сопками на краю заимки.

Приплыли, скинули рюкзаки на берег и пошли искать, где удобно разбить палатки, чтобы никому не мешаться и в то же время хорошо видеть все вокруг. Встретили дедушку Елиферия, который угостил только что испеченным вкусным хлебом и посоветовал идти к бабе Марфе: «Марфутка примет и поможет».

Марфа Сергеевна, худенькая, маленькая и подвижная, лет семидесяти, выделила нам место для палаток рядом со своим небольшим домиком с красивым видом и на реку, и на поселок. Позволила пользоваться печкой и кухонной утварью. У староверов это непростой вопрос - грех есть из посуды, которую брали мирские люди. Все время Марфа Сергеевна заботилась о нас. Помогали и мы ей - собирали ягоду, носили хворост, рубили дрова.

Младший ее сын, Дмитрий, был по делам в тайге. Старшая дочь, Екатерина, вышла замуж и живет в Германии, иногда приезжает мать проведать.

У меня был спутниковый телефон, и я предложил Марфе Сергеевне позвонить дочери. «Бесовское все это», - отказалась бабушка Марфа. Через пару дней вернулся Дмитрий, и мы набрали номер его сестры, сделав громкость посильнее. Услышав голос дочери, забыв о бесах и бросив перебираемый лук, бежала Марфа Сергеевна через поляну к нам с Димой. Жаль, тогда она еще не позволяла себя фотографировать, иначе получился бы интересный снимок: маленькая симпатичная деревенская бабушка в старинной одежде стоит на фоне тайги, светясь улыбкой, и разговаривает с дочкой в далекой Германии по спутниковому телефону.

По соседству с Марфой Сергеевной, дальше от берега, живет большая семья Панфила Петенёва. Старший из двенадцати отпрысков, Григорий, 23 лет, позвал нас на место ребячьих игр - поляну в лесу за селом. По воскресеньям дети со всех ближних заимок, нарядные, прибегают и приезжают на лошадях, велосипедах и мотоциклах пообщаться и наиграться вместе. Ребята недолго стеснялись, и минут через десять мы играли с ними в мяч, отвечали на море любопытных вопросов и слушали рассказы о жизни в поселках, балующих нынче медведях и строгом дедушке, который всех детей гоняет за озорство. Они смешили нас байками, интересовались техникой и даже пробовали фотографировать нашими камерами, напряженно позируя друг другу. А мы сами с удовольствием слушали чистую, как ручеек, русскую речь и наслаждались, снимая светлые славянские лица.

Для детей староверов конь - не проблема. Помогая по хозяйству, они рано учатся общаться с домашними животными

Оказывается, Чодураалыг, в котором мы остановились, называют Большим, а недалеко, дорога пролегает как раз мимо игровой полянки, есть еще и Малый Чодураалыг. Дети вызвались показать эту вторую, из нескольких дворов в глубине леса, заимку. Везли нас весело, на двух мотоциклах, по тропкам и дорожкам, через лужи и мостки. Эскортом лихо неслись девчонки-подростки на ладных конях.

Мотоцикл для подростка в поселке староверов - предмет гордости, увлечения и необходимости. Как и положено мальчишкам, они с ловкостью циркачей продемонстрировали приезжему фотографу все мастерство управления двухколесным моторным чудом. Чодураалыг

Чтобы познакомиться ближе, начать общение и достичь необходимого уровня доверия, которое позволило бы фотографировать людей, мы смело включались в повседневную работу старообрядческих семей. Праздно болтать в будний день им некогда, а в деле разговоры разговаривать - работается веселей. Поэтому мы просто пришли утром к Петенёвым и предложили Панфилу помощь. Сын Григорий жениться задумал, дом строит, вот и работа нашлась - потолок конопатить. Сложного ничего, но кропотливо. Сначала на другой берег реки, по горам между зарослей мох собирать, в мешки класть и по крутому склону вниз скидывать. Потом везем их лодкой на стройку. Теперь наверх, а еще сюда глину надо ведрами подавать и забивать мох в щели между бревнами, замазывая сверху глиной. Трудимся бойко, бригада большая: пятеро старших детей Петенёвых и трое нас, путешественников. И ребятишки помладше вокруг, наблюдают и пытаются помогать-участвовать. За работой общаемся, мы их узнаем, они нас. Дети любопытные, все им интересно: и как в больших городах картошку выращивают, и где мы дома молоко берем, все ли ребята в интернатах учатся, далеко ли мы живем. Вопрос за вопросом, на некоторые затрудняешься ответить, и это понятно: настолько различны наши миры. Ведь для детей Сарыг-Сеп, районный центр, - другая планета. А для нас, городских жителей, тайга - неведомый край со своими скрытыми от незнающего взгляда тонкостями природы.

С Павлом Бжитских, пригласившим нас в гости, мы познакомились в Малом Чодураалыге, куда ездили с детьми в воскресенье. Путь к нему на Ок-Чары неблизкий - девять километров по каменистому, заросшему лесом берегу Малого Енисея. Заимка из двух дворов впечатляет крепостью и хозяйственностью. Высокий подъем от реки не создал трудностей с водой - тут и там прямо во дворах бьет множество родников, по деревянным желобам прозрачная водичка подается на огороды. Она студеная и вкусная.

Внутри дом удивил: две комнатки, молельная и кухонька сохранили вид и убранство бывшей здесь когда-то монашеской общины. Беленые стены, плетеные половички, льняные занавесочки, самодельная мебель, глиняная посуда - все хозяйство монахинь было натуральным, с миром не общались и ничего извне не брали. Павел собрал и сберег предметы быта общины, теперь показывает их гостям. По Каа-Хему сплавляются экстремальные туристы, иногда заглядывают сюда, Павел даже отдельный домик и баньку построил, чтобы люди могли остановиться у него и отдохнуть на маршруте.

Рассказывал он нам о жизни и уставе монахов-старообрядцев. О запретах и грехах. О зависти и злости. Последняя - грех коварный, злость злостью множится и накапливается в душе грешника, а бороться с ней сложно, ведь и легкая досада - тоже злость. Зависть - грех не простой, от зависти и гордыня, и злость, и обман плодятся. Павел говорил, как важно читать молитвы и раскаиваться. И пост на себя брать, что календарный, что тайно взятый, чтобы ничто не мешало душе молиться и свой грех глубже осознавать.

Не только строгость царит в душах староверов. Говорил Павел и о прощении, о миролюбии к другим религиям, о свободе выбора для своих детей и внуков: «Вырастут - пойдут учиться, кто захочет. Уйдут в мир. Бог даст - веру нашу древнеправославную не забудут. Кто-то вернется, с возрастом чаще о душе задумываются».

У простых общинников, не монахов, внешний мир не под запретом, берут староверы и достижения цивилизации, которые помогают в труде. Моторы используют, ружья. Я видел у них трактор, даже солнечные батареи. Чтобы покупать, деньги зарабатывают, продавая мирянам продукты своего труда.

Павел читал нам избранные главы Иоанна Златоуста, переводя со старославянского. Так их выбрал, что слушаешь, затаив дыхание. Запомнилось о печати Антихриста. Павел пояснил по-своему, что, например, все официальные регистрирующие человека документы и есть его печать. Так Антихрист хочет всех нас взять под контроль: «Вон в Америке уже каждому человеку собираются какие-то электрические чипы под кожу вшивать, чтобы тот нигде от Антихриста не мог скрыться».

Из «музея» он провел нас на летнюю кухню, угощал опятами, копченым тайменем, свежим хлебом и особенным домашним вином на березовом соке вместо воды. Уходя, мы купили у Павла молодого индюка и до поздней ночи ощипывали его, смеясь над своей неумелостью.

С детьми Поповых из Малого Чодураалыга познакомились в день приезда на игровой полянке. Любопытство приводило их к палаткам каждое утро. Они весело щебетали, безостановочно спрашивали. Общение с этими улыбающимися ребятишками давало заряд тепла и радости на целый день. А в одно утро дети прибежали и от имени родителей позвали нас в гости.

На подходе к Поповым веселье - младшие втроем нашли самую черную лужу с жидкой грязью, увлеченно в ней скачут и что-то ищут. Встречает нас смеющаяся мама Анна: «Видали таких чумазых? Ничего, воды нагрела, отмоем!»

Детей, уже семерых, Поповы не просто любят, они их понимают. В доме светло от улыбок, а Афанасий начал новый строить - побольше простора ребятам. Сами детей учат, не хотят отдавать в далекий интернат, где не будет родительского тепла.

За угощением мы быстро разговорились, будто какая-то невидимая волна заиграла созвучием и родила легкость и доверие между нами.

Работают Поповы много, старшие дети помогают. Хозяйство крепкое. Сами возят продукты продавать в район. На заработанные средства купили трактор и японский лодочный мотор. Хороший мотор здесь важен: на Малом Енисее опасные пороги, случись, заглохнет ненадежный старенький - можно и погибнуть. А река и кормит, и поит, она же является путем сообщения с другими селами. Летом на лодке, а зимой по льду на тракторах и уазиках ездят.

Здесь, в далеком поселке, люди не одиноки - они общаются-переписываются со старообрядцами со всей России, газету старой веры из Нижнего Новгорода получают.

А вот общение с государством стараются свести к минимуму, от пенсий, пособий и льгот отказались. Но совсем контакта с властью не избежать - нужны права на лодку и трактор, технические осмотры всякие, разрешения на ружья. Хоть раз в год, да надо за бумагами идти.

Относятся Поповы ко всему ответственно. Был случай у Афанасия в молодые годы. Служил в армии в начале 1980-х в Афганистане водителем бронетранспортера. Вдруг стряслась беда: у тяжелой машины отказали тормоза, погиб офицер. Сначала ситуацию определили как несчастный случай, но затем высокие чины ее раздули и парню дали три года колонии общего режима. Командиры, полковой и батальонный, доверяли Афанасию и отправили в Ташкент без конвоя. Представьте себе: приходит молодой парень к воротам тюрьмы, стучится и просит пустить свой срок отсиживать. Позже те же командиры добились его перевода в колонию в Туве, поближе к дому.

Наговорились с Анной и Афанасием. О жизни здесь и в миру. О связи между старообрядческими общинами по России. Об отношениях с миром и государством. О будущем детей. Уходили поздно, с добрым светом в душе.

Следующим утром мы отправлялись домой - короткий срок поездки заканчивался. Тепло прощались с Марфой Сергеевной: «Приезжайте, в другой раз в доме поселю, потеснюсь, ведь как родные стали».

Много часов дороги домой, в лодках, машинах, самолете я думал, пытаясь осознать увиденное и услышанное: что не совпало с первоначальными ожиданиями? Когда-то в 1980-х читал в «Комсомольской правде» увлекательные очерки Василия Пескова из серии «Таежный тупик» об удивительной семье староверов, ушедшей от людей глубоко в сибирскую тайгу. Статьи были добрыми, как и другие рассказы Василия Михайловича. Но впечатление о таежных затворниках осталось как о людях малообразованных и диких, чурающихся современного человека и боящихся любых проявлений цивилизации.

Роман «Хмель» Алексея Черкасова, прочитанный недавно, усилил опасения, что знакомиться и общаться будет сложно, а фотографировать - и вообще невозможно. Но надежда жила во мне, и я решился на поездку.

Потому и оказалось столь неожиданным увидеть простых, с внутренним достоинством людей. Бережно хранящих свои традиции и историю, живущих в согласии с собой и природой. Трудолюбивых и рациональных. Миролюбивых и независимых. Подаривших мне тепло и радость общения.

Что-то я у них принял, чему-то научился, о чем-то задумался.

Заимка Агафьи Лыковой

Фото и видео: Анастасия Антонович / «Газета Кемерова»

18 августа на заимку Агафьи Лыковой вертолетом забросили 10 волонтеров. 10 дней они будут помогать отшельнице по хозяйству — колоть дрова, косить сено, помогать с уборкой урожая, а также строить запруду для ловли рыбы. Чуть больше часа побывала в гостях у Агафьи Карповны и корреспондент «Газеты Кемерова». За столь короткое время постарались узнать, как живет отшельница в свои 70 лет и почему к ней так стремятся попасть люди с большой земли.

Кто летит и почему

Андрей Горбатюк — руководитель экспедиции. Он едет к Агафье третий раз и с ним, как всегда, — студенты МИРЭА (Московский государственный университет информационных технологий, радиотехники и электроники — «Газета Кемерова»). В университете Андрей работает начальником хозяйственного управления и занимается общественной работой. За его плечами более 20 лет туристического стажа. Этим летом его волонтерская бригада уже побывала на Байкале — строила там туристические стоянки. На Белом море студенты межевали будущую экологическую тропу к системе карельских озер. Такие поездки — поистине уникальный опыт для молодых ребят. Они говорят, что самое главное для них — приносить пользу людям. На этот раз от их визита в сибирскую тайгу во многом зависит то, как Агафья будет зимовать.

«Книга Василия Пескова об Агафье так и называлась „Таежный тупик“* . В предыдущей поездке мы пришли к выводу, что это не тупик, а прорыв , — рассказывает Андрей. — Несмотря на то, что там нет электричества и других благ цивилизации, Агафья представляет тот уникальный опыт человечества, который не зависит от техногенных факторов и способен выживать вдали от цивилизации. И это правильный путь. Современное человечество очень сильно зависит от обстоятельств, в которые оно само себя загнало. Это и создает дополнительные риски для существования. Агафья показывает другой пример — это жизнь в гармонии с природой, это возможность самому производить питание, бороться с суровым холодом. Вся ее жизнь основана на религии. Все остальное для нее вторично. Постоянные богослужения и сильная вера, возможно, способствуют выживанию в подобных условиях ».

На этот раз с Андреем Викторовичем впервые едут сын Даниил, который учится в 10 классе, и супруга Анна. Среди трех студентов — второкурсник Николай Щербаков, третьекурсники Максим Сафонов и Василий Загребин. Вася учится на историческом факультете МГУ. В Москве он специально съездил в старообрядческую Митрополию и купил для Агафьи свечи. По словам студента, в его роду не было старообрядцев, но тема ему эта особенно интересна в связи с учебой.

Еще один путешественник из Абакана — Евгений Михайлович Собецкий — и вовсе называет заимку Лыковой священной обителью. И говорит о своих духовных открытиях так искренне и интересно. Он так же едет к ней в третий раз. И даже осмелился взять с собой 10-летнего внука Макара.

— О ней, как о святом человеке, почти не говорят. Мало в России, кто относится к Агафье как к человеку не странному. Вроде бы мы этого не понимаем, а она же там для нас находится, она отдала себя служению нам всем. Обычная женщина с виду, но надо чувствовать поток энергии и доброты, который от нее исходит. На протяжении трех лет после нашей встречи я каждый день о ней вспоминаю, — говорит Евгений Михайлович.

— А что вы отвечаете тем людям, которые негативно относятся к подобным поездкам в таежный тупик? — спрашиваю я.

— Честно говоря, сложно ответить. Поверхностное отношение превалирует, к сожалению. Чтобы изменить точку зрения общества, нужно время и усилия самих людей. В своем выступлении на Соборе Русской Православной Старообрядческой Церкви митрополит Московский и всея Руси Корнилий рассказывает об Агафье Карповне как о человеке твердого самостояния и ниточке, связующей историю России с современностью. Но никто же над этим не задумывается! Если бы эти люди имели такой повод знакомства с Агафьей — они бы изменили свою точку зрения, — подытоживает Евгений Михайлович. После нашего разговора он знакомит меня с человеком, который знает Агафью уже не один десяток лет.

Андрей Горбатюк и Николай Седов

52-летний таштаголец, бывший подземный электромонтажник Николай Седов знаком с Агафьей с 1987 года. С тех пор он старается ездить каждый год, чтобы помочь ей подготовиться к зиме. Его отец — геолог, старообрядец Ерофей Созонтович был соседом Агафьи более 17 лет. Он умер на 77-ом году жизни этой весной сразу после Пасхи. Агафья похоронила его на берегу реки Еринат, что течет в нескольких метрах от заимки. Николай едет также на 10 дней вместе с сыном. Он говорит, что Агафья настоящий русский человек с душой ребенка. Таких в миру он больше и не встречал.

Два километра над землей

Расстояние от Таштагола до заимки в заповеднике «Хакасский» примерно 180 километров — это час полета на вертолете. Можно добраться до места от Абазы вверх по течению реки Абакан на моторных лодках. А это уже более 300 километров и почти четыре дня в пути. Русло реки непредсказуемо — встречаются пороги. Местами груженые лодки и вовсе приходится нести на руках приличное расстояние, так как воды просто нет. В такой поход берут только подготовленных людей.

На этот раз экспедиция летная. Грузим мешки с кормами и крупами, берем топливо, рабочие инструменты. Очень любит Агафья фрукты. Поэтому с этими гостинцами припасен отдельный мешок.

Руководит полетом глава Таштагольского района Владимир Макута. Энергичный, сосредоточенный и все знающий — таким он предстал перед нами на аэродроме. Он лично проводит инструктаж, дает наставления участникам экспедиции и немного рассказывает об отшельнице.

«Агафья Карповна категорически против переезда: и тятенька ей наказал, и Ерофей теперь там похоронен. Дай Бог ей здоровья. Раньше она никогда помощи не просила, а сейчас возраст берет свое. Ей люди важны. Вот сейчас прилетим, она скажет: «Дайте мне человека». С ней живет старообрядец Георгий, но у нее много претензий к нему. То дрова не так колет, то посуду помыл с помощью «Фейри». Она увидела. Все, теперь посуда испорчена. Везем ей посуду », — рассказывает Макута.

Заимка Агафьи Лыковой

Вертолет Ми-8 медленно отрывается от земли. Под нами — зеленое море густой сибирской тайги. Горы становятся все выше и выше. Узнаем Горный Алтай. Внизу редко видны русла рек. А вот уже и хакасская река Абакан змеей извивается в ущельях холмистых гор. Повсюду все такая же безлюдная зеленая пустыня, где нет связи и царит тишина.

Встреча

Приземлились. По-армейски быстро выгружаем вещи. В это время на горизонте появляется хрупкая фигурка в больших резиновых сапогах. Агафья Лыкова. Ее опережает оператор НТВ. Их съемочная группа прилетела сюда на другом вертолете немного раньше нас. Прилет волонтеров стал для журналистов информационным поводом.

Волнительно. Столько про эту женщину читать и не верить свои глазам, что удастся когда-нибудь ее увидеть. К слову, я здесь из тех людей, которым любопытно. Она все ближе и ближе. Идет по камням засохшего русла реки. Повсюду ветки и огромные стволы деревьев, которые смыло большой водой. В прошлом году по весне здесь было мощное наводнение.

Вот уже становится видна улыбка Агафьи. Мы замерли. В груди даже сердце стало чаще биться. Агафья радостно встречает знакомые лица. Она помнит всех своих гостей спустя годы и называет их по именам.

— Я внук Ерофея, — говорит младший Седов.

— То ли Димка? («ли» означает вопрос у Агафьи Карповны — «Газета Кемерова») Когда-то приезжал.

— Да, в 2009 году, — отвечает Димка.

— А там Никита есть. (Младший сын Николая Седова — «Газета Кемерова»).

— Да, Никита дома сейчас.

Внимательно разглядывает незнакомцев, будто изучает. Смотрит немного исподтишка, но очень по-доброму.

Гости тут же стали показывать Агафье привезенные подарки. Она скромно улыбается и ничего толком в ответ не говорит. Мол, все это ей не так-то и важно сейчас. Углядела лишь чугунную сковороду, взяла и уже больше из рук не выпускала.

Старообрядческие четки

В кадр случайно попал помощник Агафьи Георгий. Фотографировать себя он запрещает.

Вертолет отправился на облет территории, а мы поспешили к дому. Стоило зайти в лес, как Агафья остановилась и стала в лучах солнца шепотом читать инструкцию к сковороде. Прочитала всю от и до, несмотря на очень мелкий шрифт.

«На первой сковороде все пекла хлеб. А потом зарыбнелась. А все время мыть — это тоже плохо. До Успеньева-то дня освященной водой-то вымою », — говорит она.

Пока идем к дому, она рассказывает о том, что у нее тут растет. Вот хвощ — его сушат и толкут. Маслята, бывают грузди, опята осенью. Агафья Карповна сушит грибы и ягоды. Показывает лекарственную траву зимолюбку. Много в этом году брусники поспело. Она под ногами искрится красными ягодами. Агафья предлагает обязательно нам ее отведать. Дошли до места, где повстречался отшельнице медведь на прошлой неделе средь бела дня. Говорит, очень большой (медведь) в нескольких метрах замер, а потом резко отскочил в сторону. Трава и правда до сих пор сильно примята в том месте. Жаль, но фотографии этого не передают. Агафья Карповна побоялась тогда идти этой тропой и пробиралась осторожно к дому по кромке берега реки. Повадился косолапый пугать пожилую женщину.

«С медведем опасно ставить сети для рыбы. Его как-то еще не было, а нынче страшно привязался. Весной четырехлитровую кастрюльку утащил с березовкой (сок березовый) , — сетует она и следом рассказывает, как пугал он ее ночью во время ужина. — В самый гон (гон у медведей начинается поздней весной) вечером села ужинать в балагашке (шалаш) после 12 часов ночи. В это время в тайгу опасно ходить. Собака по-сердитому (залаяла) на медведя. Ружья-то у меня нет. Оно в доме. Ну и сижу. Огня-то чуть-чуть только. Дров рядом нет. Он, слышу, трещит, ходит совсем близко. Только взяла, какая была палочка, и по железяке давай колотить палочкой. Он все-таки отошел ».

По дороге рассказала, Агафья Карповна, как умер ее сосед Ерофей Созонтович:

«Ерофей всю зиму кашлем болел. Кто если не болел этой болезнью, то она быстрей приводит.. (к смерти — «Газета Кемерова»). Я-то болела. Он перестал кашлять в Великий пост. Наверное, легкие не вылечились. В груди болит. А потом на Пасху начал пить кагор. Если легкие не здоровы, кислоту нельзя употреблять. В пятницу он был на улице. В субботу с кровати упал. Спустилась к нему, а он кричит: «Агафья, выручай меня». Я не могла понять, пока в сенки не зашла. «Ломай дверь», — кричит. Клин березовый просунула и выдернула крючок. Совсем с петелькой. Он мне: «Затопляй печку, я застыл »».

Раньше у него была еженедельная связь с сыном Николаем по рации. Но к зиме техника сломалась, и сообщить о тяжелом состоянии своего здоровья Ерофей не мог. На неделе после Пасхи умер. Похоронен на берегу реки Еринат, как и завещал.

Сейчас у Агафьи пост, который продлится до Успения. На вопрос, чем сейчас питается, отвечает: «Все постное. Хлеб да кашу. Вчера горохово вариво варила ».

Хлев для коз

Дом отшельницы и хозяйственные пристройки находятся на склоне холма. Огород еще выше. У Агафьи пять коз и несколько куриц-несушек. Козы доятся, но молоко она не пьет, так как постится, поэтому оно достается молодым козлятам. На сеновале у нее живут трехцветные кошки. Она несколько раз в беседе говорит, что отправит с нами котенка. Обычай такой у Агафьи Карповны — делать подарки уезжающим гостям. Это может быть вещь или даже камень из Ерината.

По просьбе Владимира Макуты Агафья проводит гостей в дом. Без ее согласия входить сюда запрещено, о чем гласит написанный рукой хозяйки крупными печатными буквами манифест над дверью. Сразу напротив входа — иконостас с несколькими иконами. Отдельная полка с богослужебной литературой. Повсюду свечи. Иконы и некоторые книги, по словам хозяйки, датируются XV веком. В доме по лавкам — много вещей в кучах. Тут прохладно, но сыростью пахнет не так сильно, как думалось. Когда в комнате стало свободно, Агафья нараспев неожиданно стала читать на древнеславянском. Говорит, что завтра будет Преображение. В праздники работать на заимке запрещено.

Пока мы общались, волонтеры за час практически перенесли все вещи к дому. Погода выдалась очень жаркая. Но Агафья будто этого не замечает. Она очень быстро передвигается по своим тропинкам. Перед самым нашим отлетом повела меня смотреть котят и по пути прихватила мешок. На сеновале за нами наблюдают сразу несколько пушистых котят. Быстро схватила котенка постарше и в мешок. Говорит: «Пусть эта кошечка дом обретет. А остальных в следующий раз с Макутой передам». Она крепко завязала мешок и пояснила: «Это, чтобы она в вертолете не выбежала».

Вручила мне сверток и пошла провожать гостей. Из 7523 года** мы полетели в 2015-й.

Не было сомнений, что легко найдется для кошечки дом. В вертолете, как только появилась связь, разместили пост в