Религиозные воззрения гоголя. Н

Н.В. Гоголь как выдающийся художник слова — наш об щепризнанный гений, но гений особенный, — скорей, он из когорты «странных гениев». С одной стороны, он страстно об личал людские и социальнообщественные пороки тогдашней России, а с другой — в конце жизни разжег в душе своей такой жертвенный костер, что в его пламени безвозвратно были утра чены многие из его произведений, полных великих прозрений ума…

На его творчестве лежит печать времени: оно мощным эхом отзывается нам и сегодня. Да, в сознании большинства современников Гоголь пред ставлял собой классический тип писателясатирика, бичевате ля людских пороков, блестящего мастера смеха. А вот другого Гоголя, религиозного мыслителя и публициста, автора «Раз мышлений о Божественной Литургии», его современники так и не узнали. Нас могут упрекнуть и сослаться на его «Выбран ные места из переписки с друзьями»; но те, как известно, были изданы с большими цензурными изъятиями и большинством читателей оказались неверно восприняты.

При жизни Гоголя оставалась неопубликованной и вся его духовная проза. здесь он был поистине «художником высочайшего уровня; но он обладал и обостренной религиозной одаренностью, и она возобладала в нем над чисто художественною жаждою творче ства. Гоголь сознавал: искусство, как бы высоко оно ни возно силось, останется пребывать среди сокровищ на земле. Для Го голя же всегда были потребнее сокровища на небе. Религиозное странничество Гоголя не обошлось без блужданий и падений. Одно лишь несомненно: именно

Гоголь направил русскую ли тературу к осознанному служению православной Истине». И, пожалуй, первым это четко сформулировал в 1934 году К.В. Мочульский в книге «Духовный путь Гоголя»: «В нрав ственной области Гоголь был гениально одарен; ему было су ждено круто повернуть всю русскую литературу от эстетики религии, сдвинуть ее с пути Пушкина на путь Достоевского. Все черты, характеризующие “великую русскую литературу”, ставшую мировой, были намечены Гоголем: ее религиоз нонравственный строй, ее гражданственность и обществен ность, ее боевой и практический характер, ее пророческий пафос и мессианство.

С Гоголя начинается широкая дорога, мировые просторы». Как известно, 18-летний автор поэмы «Ганц Кюхельгартен» (1827), равно как и многие русские литераторы начала ХIХ века, не миновал искушения немецкой философией эстетического идеализма Ф. Шиллера с его «неистовым» романтизмом про тестантского толка. Но эта яркая вспышка европейского ро мантизма была недолговечной, ибо не было у того духовной почвы, потому и искушал он скорее внешними эмоциональ ными и эстетическими соблазнами, не затрагивая сердцевины творческого поиска русских литераторов. И все же, как спра ведливо замечает М.М. Дунаев, «какието шрамы романтизм в душе многих оставил». Поэтому, когда Гоголь признавался в письме к С.П. Шевыреву от 11 февраля 1847 года, что «пришел ко Христу скорее протестантским … путем» (9, 362), такое сви детельство важно: «пусть и не глубоко, но царапнул его душу протестантский соблазн, отразившись и на романтическом ув лечении гоголевской музы». И не только.

Всплеск «романтического увлечения и про тестантского соблазна» проявил себя у Гоголя и в принесших ему славу «Вечерах на хуторе близ Диканьки» (18311832), в коих пульсирует диковинная смесь из малоросского фолькло ра, немецкого романтизма и собственно гоголевского юмора с его виртуозной фантазией, выступавшей сродни гофманов скому мистицизму; однако всю причудливость своей фантазии Гоголь сплавил с усвоенными на родной земле волшебными преданиями. Но вот парадокс: бьющая через край гоголевская веселость в «Вечерах» в основе своей порождена состоянием крайнего уныния их автора. Именно уныние выступает как явление безблагодатной ду ховности. Это прекрасно понял и сам Гоголь: «Во всех наших начинаниях и поступках больше всего мы должны остерегаться одного наисильнейшего врага нашего… Враг этот — уныние. Уныние есть истое искушение духа тьмы, которым нападает он на нас, зная, как трудно с ним бороться человеку. Уныние противно Богу. Оно есть следствие недостатка любви нашей к Нему… и потому пуще всех грехов оно ненавидимо Богом» (6, 284). Примечательно здесь замечание М.М. Дунаева: «Да ведь и сам смех вышел же из духа уныния, не сразу и сознан был как средство борьбы со злом — но лишь как средство внешнего от влечения от тягостной тоски»5. И далее: «Там, где современное ему человечество узревало лишь обыденную и скучную повсе дневность, Гоголь в ужасе зрел явление дьявола без маски. И от такого знания — как не впасть в тоску?

Гоголевский смех ста новится выражением этой тоски — вот к подвигу преодоления чего он был призван… Не ощущал ли он самого дыхания ада, которое выразил во всех этих ужасающих фантастических об разах, преобильно наполнивших его творения? … Для Гоголя борьба его со злом была углублена тем, что само его искусство, сам дар сатирического писателя становились источником ис кушения. В искусстве он сумел достичь высочайших вершин. Гениальный писатель, он с ужасом узрел вдруг в самой приро де своей гениальности ее сросшуюся сплетенность с тягою ко многим соблазнам. Но это помогло ему разглядеть и осознать зло не во внешнем мире, к чему он был склонен вначале, а в глубине собственной души. Дарто был всетаки свыше»6. Все это заставляло Гоголя строже взглянуть на свое литера турное творчество и на свой талант, за который, верилось ему, он даст ответ Богу. В 40х годах начинается новый период в его жизни.

В «Авторской исповеди» Гоголь так писал об этом: «С этих пор человек и душа человека сделались, больше чем ко гдалибо, предметом наблюдений. Я оставил на время все со временное; я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. Книги за конодателей, душеведцев и наблюдателей за природой челове ка стали моим чтением…, и на этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я пришел ко Христу, увидевши, что в Нем ключ к душе человека» (6, 214). «Дар свыше», на который указывает М.М. Дунаев, после довательно укреплял в Гоголе его духовную высоту, осознание величия Православия для судеб родного Отечества, его место в борьбе с мировым злом. Здесь важное место принадлежит ге роической повести «Тарас Бульба», особенно же ее второй ре дакции (1842), ставшей канонической. В ней — натиску мира, где царит «дух зла» — противостоит истинная вера русского на рода: вся нация «поднялась отомстить за посмеяние прав своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры пред ков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинство чужеземных панов, за угнетение, за унию, за позорное влады чество жидовства на христианской земле — за все, что копило и сугубило с давних пор суровую ненависть козаков» (2, 315).

Защищая Отечество, русский народ защищает Православие — эта мысль магистральна в данной героической эпопее. Обратите внимание, запорожцы нигде не противопоставлены русскому народу (как ляхам и татарам). Нет, запорожцы — люди русские, и потому русские, что православные. «Так Гоголь предвосхищает Достоевского, отождествлявшего понятия рус ский и православный». И что еще особенно важно, Православие напрямую связано с понятием соборности, выступающей анти подом западнического индивидуализма и эгоцентризма. Прав да, учение о соборности было разработано несколько позднее А.С. Хомяковым, но Гоголь, собственно, предвосхитил пони мание русской соборности, воплотив его в приложении к то вариществу, представленному в знаменитом монологе Тараса Бульбы, не утратившем актуальности и в нашу пору.

Безусловно, товарищество — это не прямой синоним собор ности во всей ее полноте, однако в повести Гоголя ощутимо «совпадение “сверхличного долга” и свободного самоопреде ления героев. Для Бульбы (равно как и для других запорожцев) долг по отношению к соборному “товариществу” не является чемто навязанным извне … Границы личности и “товарище ства” просто совпадают. Козак живет не “внутри” родины, как бы замкнутый со всех сторон ее границами, границы его суще ства и границы родины те же самые»8. И если западнический тип мышления отрицает свободу в служении индивидуума сверхличному началу, то православная мудрость видит несвободу в отказе от следования надличностным истинам веры. А критерием истины могут служить здесь всем так хорошо известные слова Спасителя: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 13).

Именно потому и утверждает автор «Тараса Бульбы»: «нет силы сильнее веры» (2, 315). И не она ли, евангельская муд рость, символически пророчит утешение душе воина, жизнь свою положившего за веру и Отечество: «Повел Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: “Благодарю Бога, что дове лось мне умереть при глазах ваших, товарищи! пусть же после нас живут лучше, чем мы, и красуется вечно любимая Хри стом Русская земля!” И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам: хорошо будет ему там. “Садись, Кукубенко, одесную Меня! — скажет ему Христос. — Ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и оберегал Мою Церковь”» (2, 295296). А вот выхождение из соборного товарищества, напротив, оборачивается несвободою индивидуума; такова судьба Анд рия, младшего сына Бульбы: совершив безблагодатное своево лие, отрекшись от Отечества, от товарищей, от отца и брата, он становится рабом своей страсти; так предательство Отечества оборачивается и предательством веры.

Обратимся еще к одной знаменитой сцене из героической повести о запорожцах — мучительной смерти Остапа. И раз ве не появляются у Гоголя строки, прямо перекликающиеся с гефсиманским молением Сына Своему Небесному Отцу перед Его крестными страданиями? Как взывающий с колен Спаси тель «услышан был за Свое благоговение» (Евр. 5, 7), и «явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его» (Лк. 22, 43), так Остап, подобно многим другим христианским мученикам и исповед никам, получает утешение в свои тяжкие предсмертные мину ты: «И когда подвели его к последним смертным мукам, каза лось, как будто стала подаваться его сила …, хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и выкликнул в ду шевной немощи: ”Батько! где ты? слышишь ли ты?” — “Слышу!” — раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион на рода в одно время вздрогнул» (2, 314). С усилением напряженной внутренней жизни нарастала в писателе его душевная неустроенность на тернистом пути к Богу. И самым трудным был для Гоголя год 1845й.

В начале того года писательдушезнавец оказался в Париже у графа А.П. Толстого. Об этом времени он писал Н.М. Языкову: «Жил внутренно, как в монастыре и, в прибавку к тому, не пропустил почти ни одной обедни в нашей церкви». Почти ежедневные церковные бдения создавали у Гоголя высокое духовное на строение. А в конце февраля того же года в письме к А.О. Смир новой он сообщает, что «был сподоблен Богом и среди глупей ших минут душевного состояния вкусить небесные и сладкие минуты». Именно в это время он с особым тщанием изучает чинопоследование литургий Иоанна Златоуста и Василия Ве ликого на греческом языке, пользуясь библиотекой протоие рея Димитрия Вершинского, который был глубоким знатоком святоотеческой письменности и публиковал свои переводы в журнале «Христианское Чтение». И именно здесь, в Париже, Гоголь вплотную приступает к работе над книгой о Божественной Литургии, оставшейся, как известно, незаконченной и увидевшей свет лишь после его смерти.

Цель этого духовнопросветительского труда, как его определил Гоголь, «показать, в какой полноте и внутренней глубокой связи совершается наша Литургия, юношам и людям, еще начинающим, еще мало ознакомленным с ее значением». Однако стремление к пониманию сокровенного смысла Литургии возникло у Гоголя намного раньше; еще в 1842 году, заканчивая «Театральный разъезд», проникнутый мыслью об утешении словом скорбящего человека, он писал матери: «есть много тайн во глубине души нашей, которых еще не открыл человек и которые могут подарить ему чудные блаженства. Если вы почувствуете, что слово ваше нашло доступ к сердцу страждущего душою, тогда идите с ним прямо в церковь и вы слушайте Божественную Литургию. Как прохладный лес среди палящих степей, тогда примет его молитва под сень свою». И, пожалуй, отсюда усиление духовного начала в новой ре дакции «Ревизора» (1842). Не тверды в вере чиновные градо начальники во главе с городничим.

Именно в этом основа их пошлости: кого угодно обворуют, предпочтя земное в ущерб небесному; словом, у Бога крадут. И Гоголь использует дав ний прием античной драмы — deus ex machina (латин. букв. «бог из машины») — лишь переосмысляя этот прием соответ ственно собственному мировоззрению: финал пьесы осужда ет пошлость ее персонажей как богоотступничество. Недаром же именно тогда появился в «Ревизоре» и эпиграф, усиливаю щий внутренний смысл пьесы: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива» (4, 203). «Эта народная пословица, — указывает В.А. Воропаев, — разумеет под зеркалом Евангелие, о чем со временники Гоголя, духовно принадлежавшие к Православной Церкви, прекрасно знали»10. Заметим, духовное представление о Евангелии как о зерка ле давно и прочно существует в православном сознании. Так, один из любимых Гоголем духовных писателей — святитель Тихон Задонский, сочинения которого он перечитывал неод нократно, говорит: «Христиане! что сынам века сего зеркало, тое да будет нам Евангелие и непорочное житие Христово. Они посматривают в зеркало, исправляют тело свое и пороки на лице очищают … Предложим убо и мы пред душевными наши ми очами чистое сие зеркало, посмотрим в тое: сообразно ли наше житие житию Христову?» Святой праведный Иоанн Кронштадтский в дневниках, из данных под названием «Моя жизнь во Христе», замечает «не читающим Евангелия»: «Чисты ли вы, святы ли и совершен ны, не читая Евангелия, и вам не надо смотреть в это зерцало? Или вы очень безобразны душевно и боитесь вашего безобра зия?..» А само название пьесы — «Ревизор» — многопланно по смыслу: «это и конкретный ревизор, кого боятся провинци альные чиновники, это и Тот Ревизор, Кому каждый дает отчет в свой срок. Сюжетный и духовный план в названии совме щены»12. То же, кстати, и в названии поэмы «Мертвые души» (1842): «план сюжетный связан с конкретными обстоятельст вами авантюры Чичикова, покупающего умерших крестьян (мертвые души), формально, по ревизской сказке, числящихся как бы живыми».

Ясное указание на общую идею замысла «Мертвых душ» может быть извлечено из сопоставления двух отрывков. Вна чале — знаменитый вопрос, прозвучавший в конце первого тома: «Русь, куда несешься ты? дай ответ» (5, 224). Ответ был дан автором в «Развязке Ревизора»: «Дружно докажем всему свету, что в Русской земле все, что ни есть, от мала до велика, стремится служить Тому же, Кому все должно служить что ни есть на земле, несется туда же, кверху, к Верховной вечной кра соте!» (4, 465). Духовный план раскрыт в предсмертной записи Гоголя: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелезай иначе, есть тать и разбойник» (6, 392). В обоих произведениях Гоголь апеллирует, прежде всего, к духовному миру русского человека. «Если в “Ревизоре” пока зывался душевный город, то теперь [в «Мертвых душах»] воз никала целая душевная страна. Гоголевские типы персонифи цировали отдельные дурные черты характера человеческого, прежде всего обнаруженные автором в себе самом, в собствен ной душе». Гоголь, несомненно, сознавал, что «обжигающее слово об личения — лишь начало пророческого служения» и что «про рок лишь тогда в полноте исполнит свое назначение, когда слово его донесет до живых человеческих душ благодать горней истины».

Собственно, целостный замысел «Мертвых душ» и был со пряжен с таким авторским мессианским стремлением. Во вто ром томе поэмы эта особенность многократно усиливается, ибо Гоголь соединял с ним свое намерение перевода пророче ского служения в новое качество. «Бывает время, — писал он в «Выбранных местах из переписки с друзьями» в 4м письме к разным лицам по поводу «Мертвых душ», — что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого» (6, 8283). Это и есть та важнейшая идея замысла второго тома, над кото рым Гоголь бился при его создании, но так и не смог воплотить в жизнь.

Если исходить из самих гоголевских свидетельств, то поэма «Мертвые души» в ее завершенном виде должна была представ лять собою троекнижие: первый том должен был показать (и показал) «всю глубину настоящей мерзости», второй — доро гу к высокому прекрасному для всякого, а третий должен был стать изображением самого этого прекрасного. Выходило, что, как это бытует, пожалуй с подачи А.И. Гер цена, общая композиция «Мертвых душ» должна была соот ветствовать трехчастному составу Дантовой «Божественной комедии»: содержание каждого из трех томов символически определялось понятиями Ада, Чистилища и Рая. Скажем прямо, в таком предположении есть доля правдоподобия: переполненный грешными, отпавшими от Бога «мертвыми душами» первый том как бы и есть тот «ад», в который была погружена тогдашняя российская жизнь с господствовавшим в ней ненавистным крепостным правом; положительные об разы из дошедших до нас глав второго тома поэмы (Костан жогло, Муразов, князьгубернатор), как намечающие способ очищения и оживления души, знаменуют собой переходное состояние, изживание греха — своего рода «чистилище». А вот о «рае» можно судить лишь, что называется, гадательно: все материалы, находящиеся в распоряжении исследователей, не могут давать определенных выводов. К тому же, уже давно за мечено, что такая триада соответствует отнюдь не православ ному вероучению и православному типу мышления, а скорее католическому менталитету. «Именно поэтому, повидимому, как раз второй том стал камнем преткновения для писателя: ступенчатый, “католиче ский” способ спасения не реализован и не мог быть реализован Гоголем в пределах ХIХ века, “золотого века” русской литера туры.

Православная традиция существенно трансформировала этот замысел — и в тексте поэмы, который мы знаем как окон чательный, Гоголь наследует именно этой традиции»16. Да и, пожалуй, не вполне понятна идея (если такое наме рение и впрямь было у Гоголя) райской жизни внутренне пе реродившихся героев поэмы. К тому же, как известно из всей духовной литературной практики, «рай не есть предмет земно го искусства»16а. И еще, к тому же, не вполне ясна судьба второго тома «Мерт вых душ». По устоявшемуся мнению, бытующему вот уже бо лее полутора столетий, Гоголь в припадке безумия сжег его. Но так ли это? И ответить однозначно на этот вопрос, пожалуй, невозможно без обращения к последнему десятилетию жиз ни писателя: да, сожжение рукописей второго тома «Мертвых душ» необходимо рассматривать с учетом предсмертной бо лезни и обстоятельств смерти Гоголя. Внезапная, без видимых причин, она буквально потрясла современников, восприняв ших ее как завершение трагедии жизни и творчества великого писателя-душезнавца.

Вот лишь несколько таких ошеломляю щих строк из письма И.С. Тургенева к И.С. Аксакову (начало марта 1852 года): «Эта страшная смерть — историческое собы тие — понятна не сразу; это тайна, тяжелая грозная тайна — надо стараться ее разгадать … Но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает». Потрясло всех современников Гоголя и сообщение о том, что за десять дней до смерти, в ночь с 11-го на 1-2е февраля, он сжег целый портфель своих рукописей. В некрологе «Кончина Гоголя» М.П. Погодин вопрошал по поводу этого печального события: «Было ль это действие величайшим подвигом хри стианского самопожертвования … или таился в нем глубоко сокрытый плод тончайшего самообольщения, высшей духов ной прелести, или, наконец, здесь действовала одна жестокая душевная болезнь?»17 Да, многие современники Гоголя, в том числе и близкие к нему, полагали, что Гоголь умер именно вследствие душевной болезни. Причем признаки ее нарастания они усматривали задолго до кончины писателя. Так, И.С.

Тургенев, посетив ший вместе с М.С. Щепкиным Гоголя в октябре 1851 года, вспоминал, что они «ехали к нему как к необыкновенному гениальному человеку, у которого чтото тронулось в голо ве … Вся Москва была о нем такого мнения». Да и позднее, в ХХ столетии, многие отечественные психиатры (Н. Баже нов, В. Чиж, Г. Сегалин и Г. Галант, А. Личко) с опорой на печатные материалы пытались обосновать или опровергнуть это мнение, однако так и не смогли сделать этого. И уже в наше время профессор Д.Е. Мелехов (18991979) сделал по пытку разрешить эту «загадку века», опираясь на христиан ский (православный) подход к подобным недугам и духовное (религиозное) устроение Гоголя. В своем неоконченном тру де «Психология и проблемы духовной жизни» Д.Е. Мелехов одну из глав посвятил Н.В. Гоголю18. «Последний приступ болезни, от которой Гоголь погиб, — пишет он, — протекал злокачественно, на фоне нарастающего аффекта с бредовыми идеями самообвинения и гибели, … про грессирующим истощением и с полным отказом от пищи… Он десять дней лежит в напряженной позе в постели, не говоря ни с кем до самой смерти (наступившей вследствие бурно нарас тающего истощения)». Но, заметим сразу, ученыйпсихиатр повторяет здесь рас хожее мнение о том, будто бы Гоголь в болезненном состоя нии уморил себя голодом.

Издавна бытует и версия о том, что в последние дни жизни Гоголь, страдавший душевной болез нью, «тронулся умом». Не выдерживает критики и утвержде ние, будто бы Гоголь был заживо погребен, погруженный в летаргию. В действительности же все было, кажется, совсем не так. И в самом деле, со слов графа А.П. Толстого, в доме которо го почил Гоголь, известно, что в последние дни жизни Гоголь принимал пищу дважды в день, но всего очень понемногу. А фельдшер А. Зайцев, принимавший участие в лечении Гоголя, вспоминал, что в эти дни он беседовал с ним о литературе и даже поправил зайцевское стихотворение, сказав на прощанье: «Читай больше, друг мой». По словам Д.Е. Мелехова, в последнем приступе болезни Гоголя «было уже полное господство бреда греховности, само уничижения, потери веры в возможность прощения». Между тем Гоголь перед смертью дважды исповедовался и приобщал ся Святых Таин, соборовался елеем.

Все положенные на со боровании Евангелия он выслушал «в полной памяти, в при сутствии всех умственных сил своих, с сокрушением полного молитвой сердца, с теплыми слезами». В своем исследовании Д.Е. Мелехов касается также сожже ния Гоголем второго тома «Мертвых душ» и указывает, что было оно «совершено во время глубокой депрессии с болез ненным сознанием своей виновности и греховности своего творчества».

В опровержение подобного мнения можно при вести слова ржевского священника Матфея Константиновско го. В беседе с ним Т.И. Филиппов спросил его: «Говорят даже, что Гоголь сжег свои творения потому, что считал их греховны ми?» — «Едва ли, — в недоумении сказал отец Матфей, — едва ли…» — Он как будто бы в первый раз слышал такое предполо жение. — «Гоголь сожег, но не все тетради сожег, какие были под руками, и сожег потому, что считал их слабыми».

Значит, Гоголь действовал совершенно осознанно, как осознанно еще в 1845 году подверг уничтожению написан ные главы второго тома «Мертвых душ». И тогда это не было проявлением безумия, но жестокой требовательности к себе как художнику слова и мыслителю. О причинах тогдашнего сожжения рукописи Гоголь сам сказал определенно: «Бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и пре красном, не показавши тут же ясно, как день, путей дорог к нему для всякого»; однако «оно было мало и слабо развито», а «должно было быть едва ли не главное. А потому он и сожжен» (6, 8283). Что же касается последнего сожжения Гоголем второго тома «Мертвых душ», то тут есть важные свидетельства. Такова, на пример, записка А.М. Зедергольм, дочери М.Н. Погодина, хранящаяся ныне в Пушкинском Доме: «Всю ночь [Гоголь] провел в молитве — в три часа разбудил своего мальчика … Ве лел принести себе портфель, вынул из него бумаги и — зажег … Когда же он сжег их, ему стало жаль, и он сказал мальчику: “Некоторые места точно надобно было сжечь, но были и такие, за которые многие бы помолились за меня Богу, но Бог даст выздоровлю, все поправлю”».

Остается открытым и вопрос: что же именно Гоголь сжег перед смертью? Большинство современников Гоголя и позд нейших его биографов держатся мнения, что погибла беловая редакция второго тома «Мертвых душ». Делались допущения, что, скорее всего, уничтожены «Размышления о Божественной Литургии», над которыми Гоголь работал в последние годы жизни. И даже выдвигается версия о том, что Гоголь вообще ничего не сжигал, а рукописи были спрятаны гдето графом А.П. Толстым. Однако все эти гипотезы не имеют докумен тального подтверждения. К тому же, мы не знаем, закончил ли Гоголь второй том «Мертвых душ». Но ведь именно об этом — о втором томе как целиком за вершенной рукописи — говорил А.Т. Тарасенко, лечащий врач Гоголя: «”Литургия” и “Мертвые души” были переписаны на бело его собственною рукою, очень хорошим почерком». Од нако он, как все другие мемуаристы, основывался, пожалуй, на рассказах графа А.П. Толстого. Не мог он видеть воочию рукописей второго тома, поскольку был приглашен к Гоголю лишь 13 февраля, то есть уже после сожжения им рукописей, а принял Гоголь его только 16-го.

Отдельные главы второго тома (скорее всего, семь первых) Гоголь читал своим знакомым, и больше всех — С.П. Шевыре ву. 2 апреля 1852 года тот писал сестре Гоголя М.Н. Синельни ковой: «Из второго тома он читал мне … семь глав. Он читал их, можно сказать, наизусть, по написанной канве, содержа окон чательную отделку в голове своей». Последним, кто ознакомился с главами второго тома «Мерт вых душ», был духовный наставник Гоголя — отец Матфей: вероятно, это произошло во время его последней встречи с Гоголем незадолго до сожжения тем рукописей. Ему нередко ставят в вину, что именно он подвигнул писателя на такой по ступок.

Отец Матфей отрицал, что именно по его совету Го голь сжег второй том, хотя и говорил при этом, что несколько набросков не одобрил и даже просил уничтожить. Уже упоми навшийся собеседник священника Т.И. Филиппов прямо так и задал ему вопрос: «Говорят, что вы посоветовали Гоголю сжечь второй том «Мертвых душ»?» — «Не правда и не правда… — отвечал отец Матфей. — Гоголь имел обыкновение сожигать свои неудавшиеся произведения и потом снова восстановлять их в лучшем виде. Да едва ли у него был готов второй том; по крайней мере, я не видел его. Дело было так: Гоголь показал мне несколько разрозненных тетрадей с надписями: Глава, как обыкновенно писал он главами. Помню, на некоторых было написано: глава I, II, III, должно быть 7, а другие были без оз начения; просил меня прочитать и высказать свое суждение. Я отказывался, говоря, что я не ценитель светских произведений, но он настоятельно просил, и я взял и прочитал … Возвращая тетради, я воспротивился опубликованию некоторых из них». А причина была в следующем: по словам отца Матфея, «в од ной или двух тетрадях был описан священник»; в немто он и узнал себя, потому и «воспротивился опубликованию этих тет радей, даже просил уничтожить». «Свидетельство отца Матфея крайне важно для нас потому, что это едва ли не единственный человек, который в то время мог быть для Гоголя авторитетом, даже более — судьею его тру да, приобретшего для самого автора не столько литературное, сколько нравственное значение.

Трудно предположить, что Го голь, имея законченный беловик, дал ему на суд разрозненные тетради с набросками. Вероятно, и Шевыреву, и отцу Матфею были известны одни и те же главы, и, скорее всего, именно эти главы были уничтожены в ночь с 11-го на 12 апреля». Прав известный литературовед В.А. Воропаев, что «не так важно установление точного диагноза предсмертной болезни Гоголя, как выяснение общей картины его духовного состояния перед кончиной. Не подлежит сомнению, что ставший своего рода классическим образ отца Матфея как мрачного фанатика, едва ли не сгубившего писателя, крайне далек от истины. Как духовный отец Гоголя, он не поучал его в том, чтo и кaк писать, но лишь заботился о вечном спасении своего духовного сына. Второго тома «Мертвых душ» Гоголь, по всей видимости, не завершил, потому что цели, поставленные им, вышли за рамки художественной литературы»29. А цели эти у Гоголя были неотрывны от «Выбранных мест из переписки с друзьями» и «самым непосредственным обра зом связаны с продолжением главного творения Гоголя, при званным разрешить, как он говорил, загадку его жизни. Книга оказалась своеобразным лирикофилософским эквивалентом второго тома «Мертвых душ»: отдельные письмастатьи (в пер вую очередь обращенные к графу Толстому) звучат как набро ски поэмы»30. Работа над «Выбранными местами…» требовала от Гоголя не имоверно высокой отдачи духовных и нравственных сил, и это не могло серьезно не осложнять дальнейшую работу над люби мым детищем всей его жизни — «Мертвыми душами». Могли ли они скороспешно появиться изпод требовательного пера вы дающегося мастера слова, философамыслителя? Случайно ли в августе 1847 года Гоголь жаловался в письме к С.Т. Аксакову: «Видя, что еще не скоро я совладаю со своими «Мертвыми ду шами», … я поспешил заговорить о тех вопросах, которые гото вился развить или создать в живых образах и лицах». И согласимся с М.М. Дунаевым, что «в этой истории слиш ком много загадок, да и вряд ли их возможно разгадать теперь.

Несомненно одно: Гоголь ощутил бессилие не свое собствен ное, а своего искусства — перед поставленною им перед самим собою задачею пророческого возглашения горней истины. Иначе никак не объяснить уничтожение второго тома поэмы (целого или части — не столь и важно), не разгадать и той па радоксальной загадки, почему не утративший силы великого таланта писатель за десять последних лет своей жизни не дал литературе ни одной строки художественного текста»31. Творческий и душевный надлом, усилившийся в Гого ле, пробуждал в нем стремление уйти в монашество. Так, в письме «Нужно проездиться по России», адресованном графу А.П. Толстому и включенном в «Выбранные места…», он пи шет: «Нет выше званья, как монашеское, и да сподобит нас Бог надеть когданибудь простую ризу чернеца, так желанную душе моей, о которой уже и помышленье мне в радость. Но без зова Божьего этого не сделать. Чтобы приобресть право удалиться от мира, нужно уметь распроститься с миром. … Нет для вас так же, как и для меня, заперты двери желанной обители. Мо настырь ваш — Россия!» Как видим, «художественное начало побеждало в Гоголе; его кризис — следствие глубочайшего внутреннего конфликта между духовными устремлениями и писательским даром»32. По словам профессора И.М. Андреева, «огромный дар сло весного художественного творчества был ниспослан Гоголю свыше: с одной стороны, как евангельский талант, требующий умножения и роста, а с другой — как исключительное богатст во, препятствующее достижению Царства небесного»33. Известно, что еще, по меньшей мере, дважды Гоголь пы тался если не уйти в монахи, то хотя бы приблизиться к мо настырю: в конце жизни он собирался на Афон и несколько раз ездил в Оптину пустынь. Однако монашеский идеал Гоголя имел особенный вид: речь шла об очищении не только души, но вместе с нею и художественного таланта34. Именно в это время Гоголь усиленно работает над важ нейшим своим духовным сочинением — «Размышлениями о Божественной Литургии». И все сильнее вызревает у Гого ля желание уйти от мирской суеты, стать смиренным иноком и так послужить Творцу.

Усиливается нравоучительность его художественного и духовного творчества, которое приобрета ет новые черты. Так, по мнению В.А. Воропаева, «если брать нравоучительную сторону раннего творчества Гоголя, то в нем есть одна характерная черта: он хочет возвести людей к Богу путем исправления их недостатков и общественных пороков — то есть путем внешним. Вторая половина жизни и творчества Гоголя ознаменована направленностью его к искоренению не достатков в себе самом — и таким образом он идет путем внут ренним»35. И это «очищение души», «приход Бога в душу» стали магист ральными составляющими в духовных исканиях писателя. Так, в «Выбранных местах…» Гоголь пишет: «найди только прежде ключ к своей собственной душе; когда же найдешь, тогда этим же самым ключом отопрешь души всех» (6, 36). И все больше зреет в писателе ощущение собственного избранничества, мес сианства. Эта тяга к учительству все больше усиливалась.

По словам прот. Василия Зеньковского, чувство «стояния перед Богом» все чаще рождает у Гоголя мысль, что его жиз нью руководит Сам Бог; а его творчество все более приобре тает черты учительства. Гоголь уверен, что «властью свыше облечено ныне его слово» (1841). «Гоголь становится почти навязчив в советах друзьям, словно он их старец или духовный руководитель; он часто требует от своих друзей исполнения его советов». Этото «учительство» и переходит в «Выбранных местах из переписки с друзьями» с отдельных лиц на всех. А не следует забывать, что данное произведение — это центральная вещь позднего Гоголя, где, как в фокусе, собраны и сконцентриро ваны все проблемы его писательской и личной биографии. И не случайно свою книгу он называет «исповедью человека, ко торый провел несколько лет внутри себя». Да, «Выбранные места…» — это прямая попытка Гоголя ос мыслить жизнь через Православие и практически приложить святоотеческую мудрость к тогдашней действительности. «Вос питанье должно происходить в беспрестанном размышлении о своем долге …, в сличении всего этого с законом Христа»: все, что не противоречит Христу, то принимать, в чем не соответ ствует Его закону, то отвергать; ибо «все, что не от Бога, то не есть истинно» (6, 284). Эти слова из гоголевских «Правил жития в мире» (1843) так и напрашиваются стать эпиграфом к «Выбранным местам…», которые «представляют собой своеобразное сочетание жанров проповеди и исповеди» и, более того, носят «черты палом ничества», выступая «как путь автора и читателя от смерти к воскресению. Иными словами, главы книги являются своего рода последовательными ступенями лествицы, ведущей к Хри сту». Словом, по замыслу самого Гоголя, книга была призвана «соединить светскую и духовную сферу. Однако ее “погранич ность” помешала современникам Гоголя осознать это сочине ние в качестве позитивной ценности, что и привело к нападкам на писателя с двух сторон сразу». И тут важно сослаться на следующее замечание одного из исследователей духовного творчества Гоголя: «Книга Гоголя есть большое поучение о собирании небесных сокровищ. Но поскольку люди “от мира сего” сей мир и возлюбили безмерно, то подобные поучения у них не в чести. Да и не любят челове ки поучений, пророческих наставлений — не любят еще более, нежели обличения и высмеивания». А первый весьма ощутимый удар гоголевской книге нанесла цензура: пять писемстатей были сняты целиком, в других сде ланы существенные исключения, а отдельные места искажены.

Гоголь был встревожен и огорчен всем этим. Вот строки из его письма графине А.М. Виельгорской: «В этой книге все было мною рассчитано и письма размещены в строгой последова тельности, чтобы дать возможность читателю быть постепенно введену в то, что для него дико и непонятно. Связь разорвана. Книга вышла какойто оглодыш». «Но гораздо более болезненным для Гоголя оказалось то, что “Выбранные места…” были враждебно встречены критикой и большинством читающей публики; книга для многих явилась полной неожиданностью. Гоголь как бы нарушил законы жан ра и в светском произведении заговорил о таких вопросах, ко торые исконно считались привилегией духовной прозы». Тут, безусловно, мешала Гоголю репутация комического писателя. Так, П.А. Вяземский не без остроумия писал С.П. Шевыреву в марте 1847 года: «наши критики смотрят на Гого ля, как смотрел бы барин на крепостного человека, который в доме его занимал место сказочника и потешника и вдруг сбе жал из дома и постригся в монахи». В спорах быстро выявилась основная тенденция — неприятие книги. Ее безоговорочно осудили А.И. Герцен, В.Г. Белинский и люди западнического направления. А вот П.Я.Чаадаев и тут высказывает свое мнение весьма своеобразно. «При некоторых страницах слабых, а иных и даже грешных, — писал он князю П.А. Вяземскому, — в книге его [Гоголя] находятся страницы красоты изумительной, полные правды беспредельной; страни цы такие, что, читая их, радуешься и гордишься, что говоришь на том языке, на котором такие вещи говорятся».

В славянофильских кругах книга Гоголя была принята по разному. А.С. Хомяков защищал ее, а в «мирной» семье Акса ковых мнения разделились. Сергей Тимофеевич выговаривал Гоголю: «Вы грубо и жалко ошиблись. Вы совершенно сбились, запутались, противоречите сами себе беспрестанно и, думая служить Небу и человечеству, оскорбляете и Бога и человека». (Правда, впоследствии он раскаялся в своих резких высказы ваниях). Его сын Константин видел в гоголевской книге ложь: «Ложь не в смысле обмана или не в смысле ошибки — нет, а в смысле неискренности, прежде всего. Это внутренняя неправда человека с самим собою…» Иван Аксаков, напротив, считал, что «Гоголь прав и является в этой книге как идеал художника христианина»45. Среди немногих, безоговорочно принявших книгу Гоголя, был П.А. Плетнев.

В письме Гоголю в начале 1847 года он пи сал: «Вчера совершено великое дело: книга твоих писем пущена в свет. Но это дело совершит влияние свое только над избран ными; прочие не найдут себе пищи в книге твоей. А она, по мо ему убеждению, есть начало собственно русской литературы. Все, до сих пор бывшее, мне представляется как ученический опыт на темы, выбранные из хрестоматии. Ты первый со дна почерпнул мысли и бесстрашно вынес их на свет»46. Но вряд ли это письмо устраивало Гоголя, особенно строки о том, что его книга «совершит влияние свое только над избранными». Сдержанно отнеслось к гоголевской книге и духовенство, традиционно не вмешивавшееся в дела светской литературы. С.Т. Аксаков в письме к сыну Ивану в феврале 1847 года пе редал мнение митрополита Московского Филарета (Дроздова): «хотя Гоголь во многом заблуждается, но надо радоваться его христианскому направлению».

Архиепископ Иннокентий (Бо рисов) также выразил свое отношение к гоголевским «Выбран ным местам…» в письме М.П. Погодину: «помню и уважаю его, а люблю попрежнему, радуюсь перемене с ним; только про шу его не парадировать набожностью: она любит внутреннюю клеть. Впрочем, это не то чтоб он молчал. Голос его нужен, для молодежи особенно, но если он будет неумерен, то поднимут на смех, и пользы не будет»47. Повидимому, резко отрицательное мнение о «Переписке» выражал и духовный наставник Гоголя отец Матфей, которо му, по рекомендации графа А.П. Толстого, Гоголь послал кни гу. Отзыв отца Матфея не сохранился, но о нем можно судить по ответу Гоголя, который писал ему в мае 1847 года: «Не могу скрыть от вас, что меня очень испугали слова ваши, что книга моя должна произвести вредное действие и я дам за нее ответ Богу».

По всей вероятности, отец Матфей упрекал Гоголя в са мозваном учительстве. На «Выбранные места…» откликнулся и святитель Игнатий (Брянчанинов), в ту пору архимандрит, настоятель Троице Сергиевой пустыни близ Петербурга, один из авторитетней ших духовных писателей ХIХ века. Его отзыв о книге Гоголя довольно критичен: «она издает из себя и свет и тьму. Религи озные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчетливого, душевно го, а не духовного»48. И, надо сказать, сам Гоголь во многом предвзято оценил от зыв святителя Игнатия: как видно из письма к П.А. Плетневу из Неаполя в мае 1847 года, он полагал, что для монаха тьмою является вся та область мирской жизни, которая им незнако ма. Но неправота Гоголя тут более чем очевидна: «святитель пришел в монастырь, одолев не короткий путь через мирскую жизнь, и знал ее не понаслышке.Тьма у Гоголя в “Выбранных местах…” не в ошибках мировоззрения, но в самом часто эк зальтированновозвышенном тоне, от которого писатель так и не смог избавиться и какой способен самое правильное содер жание исказить, отдалить от Православия даже. Гоголевская восторженность тона идет от претензии на духовное учитель ство всего народа, которому он нарочито стремится указать средство к спасению. Жанр отдельных поучений в “Выбран ных местах…” можно обозначить как подражание Апостолам и Святым Отцам»,49 особенно католическому богослову Фоме Кемпийскому.

А святитель Игнатий, который тонко чувствовал недухов ность, фальшь «Подражания Иисусу Христу» Фомы Кемпий ского, не мог обмануться относительно подражательности им гоголевских «Выбранных мест…». А ведь Гоголь, равно как и многие его современники, в том числе Пушкин, ставили дан ное произведение католического духовного писателя чуть ли не наравне с Евангелием. И насколько Гоголь высоко оценивал книгу Фомы Кемпийского, настолько святитель Игнатий резко ее порицал: «Книга эта написана “из мнения” и ведет читателей своих прямо к общению с Богом без предочищения покаянием». Претило святителю Игнатию, к тому же, и вла девшее Гоголем его ощущение собственного избранничества, чрезмерное его учительство, кое порождалось духом гордын ной страсти любоначалия: истина же, сказанная в гордыне, как известно, раздражает, а не преклоняет. Однако не следует пре увеличивать степень расхождения Гоголя с великим пастырем Русской Церкви и другими духовными лицами. Наиболее же благоприятный отзыв о «Выбранных местах…» из духовных лиц принадлежал архимандриту Феодору (Бухареву) и содержался в его книге «Три письма к Н.В. Гоголю», увидевшей свет лишь спустя 12 лет после ее создания.

Архим. Феодор стремился связать «Выбранные места…» со всем творчеством Гоголя, и в особенности с «Мертвыми ду шами», главную идею которых видел в воскресении падшего человека: «Не мешало бы сказаться и благоприятному о его “Переписке” голосу: мне виделся в нем уже мученик нравст венного одиночества»51. Надо заметить, все отзывы духовных лиц на «Выбранные места…» носили личностный характер: за исключением кни ги архимандрита Феодора, как уже было сказано, вышедшей после смерти Гоголя, все они содержались лишь в частной пе реписке. И, напротив, на «Выбранные места…» с журнальных страниц обрушился вал светской критики; онато, в первую очередь, и создавала в обществе резко недоброжелательное мнение о книге. Но Гоголя огорчала не столько журнальная критика, сколько обиднорезкие нападки друзей.

И, пожалуй, «можно сказать, что неприятие публикой “Выбранных мест…” предопределило и неудачу второго тома “Мертвых душ”, который Гоголю, повидимому, не довелось закончить»52. Свою душевную боль от столь несправедливых нападок дру зей он выплеснул в письме к С.Т. Аксакову в июле 1847 года: «Душа моя изныла, как ни креплюсь и ни стараюсь быть хлад нокровным … Можно еще вынести брань с самыми ожесточен ными врагами, но храни Бог всякого от этой страшной битвы с друзьями!» Не надо забывать, для Гоголя его «Выбранные мес та из переписки с друзьями» слагались в душевных муках как его духовное кредо. И, пожалуй, всего больше опечалило Гоголя гневное, запаль чиворезкое письмо его литературного наставника В.Г. Белин ского, отправленное из Зальцбрунна в июле 1847 года. Столь резкое неприятие неистовым Виссарионом «Выбранных мест…» было для Гоголя буквально ошеломляющим. А письмо было особенное: оно, бесспорно, воздействовало на становление ре волюционных идей в России. В нем, собственно, были сформу лированы краеугольные основы идеологии так называемого ос вободительного движения. И не следует забывать: для большого слоя тогдашнего российского общества Белинский был истым властителем дум; многие годы его статей ждали жадно, зачи тывались ими с наслаждением.

И.С. Тургенев, который хотя и не разделял революционных идей Белинского, тем не менее, высоко отзывался о его мастерстве критика и публициста: «он сразу узнавал прекрасное и безобразное, истинное и ложное … При появлении нового дарования, нового романа, стихотворе ния, повести — никто, ни прежде Белинского, ни лучше его, не произносил правильной оценки, настоящего решающего слова. Лермонтов, Гоголь, Гончаров — не он ли первый указал на них, разъяснил их значение? И сколько других!» А среди «этих других» — и сам Тургенев, и еще Григорович, Достоевский, Некрасов… Но «неистовый Виссарион» — фигу ра во многом трагическая. О сути этого трагизма убедительно выразился духовный писатель, преподаватель Московской Ду ховной академии М.М. Дунаев: «Трагизм проблемы в том …, что люди подобные Белинскому, были нравственно высоки, чисты совестью», но «вот трагедия: хорошие люди с чистой со вестью жертвовали жизнью во имя сатанинского дела. Позже им на смену придут Нечаевы и прочие бесы русской револю ции. Пока же они горят верою в правду своей борьбы. «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф. 12, 30), так Спаситель установил то разделе ние, при котором по одну сторону оказываются и благородный Белинский, и нравственный выродок Нечаев. Критерий один: они не с Христом, они — против Христа.

Должно помнить о том — не чтобы судить, но уметь избегать подобных заблуж дений. И уметь верно испытывать на истинность любое благо родное стремление любой эпохи». Да, для творца «Ревизора» и «Мертвых душ» трудным и тер нистым оказался путь — литературный и духовный путь от «Ве черов на хуторе близ Диканьки» с разгулом в них инферналь ных сил, через мрак «неистового» европейского романтизма, через духовный туман католицизма и протестантизма — к вы сотам Божественной литургии. Тяжелым был и его путь к горним высотам. За три недели до смерти, 2 февраля 1852 года, Гоголь пишет В.А. Жуковскому: «Помолись обо мне, чтобы работа моя была истинно добросо вестна, и чтобы я хоть скольконибудь был удостоен пропеть гимн Красоте Небесной». Этот гимн Красоте Небесной Го голь воспел в своих духовных творениях.

Свою основную мысль о роли Промысла в истории Гоголь попытался использовать для частичного оправдания Первого Рима. В рассуждении «О Средних веках» он пишет о возвышении Римского папы так: «Не стану говорить о злоупотреблении и о тяжести оков духовного деспота. Проникнув более в это великое событие, увидим изумительную мудрость Провидения: не схвати эта всемогущая власть всего в свои руки… - Европа рассыпалась бы…» .

В том же 1834 году Гоголь позволил себе единственный в своей жизни резкий выпад против Восточного Рима в его начальном, наступившем после существовании: «Восточная империя, которая очень справедливо стала называться греческою, а еще справедливее могла бы называться империей евнухов, комедиантов, любимцев ристалищ, заговоров, низких убийц и диспутствующих монахов…» (О движении народов в конце V века) , - мнение, явно вдохновленное западной историографией.

Впрочем, уже тогда в душе Гоголя наитие художника противоречило взглядам ученого. Свои исторические статьи он объединил и напечатал в 1835 году в составе сборника «Арабески». Включенные в тот же сборник три художественные повести, написанные от лица разных рассказчиков, не совпадающих по взглядам с самим Гоголем, наложили на всю книгу, а значит, и на статьи, в ней помещенные, особый отпечаток отстраненности от личности автора. В целом в «Арабесках» воспроизведены, отражены, выражены различные оттенки магического миросозерцания, причем некоторая общая «нечистота» книги подчеркнута количеством отобранных статей: их 13, и та, в которой содержится выпад против Византии, помещена именно на 13-м месте - перед красноречиво замыкающими книгу «Записками сумасшедшего».

Объединяющей подосновой всех составных частей «Арабесок» стал пантеизм, устремляющий сознание повествователей и героев к самообожению, а в действительности - к самоуничтожению, растворению в стихиях природного бытия. Гоголь намекнул на это уже названием, что тут же заметил чуткий Ф.В. Булгарин, откликнувшийся так: «Арабесками называют в живописи и скульптуре фантастические украшения, составленные из цветов и фигур, узорчатых и своенравных. Арабески родились на Востоке, и потому в них не входят изображения животных и людей, которых рисовать запрещено Кораном. В этом отношении название книги удачно прибрано: в ней большею частью попадаются образы без лиц » .

Духом магического пантеизма проникнуты не только художественные повести «Арабесок», но и статьи, где, например, по замечанию С. Карлинского, кровавые завоеватели (Аттила и подобные) «рассматриваются как злые маги, которые иногда получают возмездие от рук средневековых пап и святых, изображенных добрыми магами» . В составе «Арабесок» это действует двояко: с одной стороны, большинство статей сборника выдержано в магическом духе, а магия склонна видеть самое себя везде, в том числе и в христианстве; с другой стороны, Гоголь, скрываясь за своими магически настроенными повествователями, указывает на признаки действительного, с православной точки зрения, уклонения католичества к магии.

Желая вполне постичь сущность Первого Рима, Гоголь стремится в Италию, как некогда стремился в Петербург. Отправившись в июле 1836 году в Европу, он с марта 1837-го начинает жизнь в Риме. Теперь он вполне предается обаянию итальянской природы и древнего города и оказывается как никогда далеким от России и Православия. Примечательно, что вместе с сочувствием к католичеству в письмах 1838-1839 годов Гоголь обнаруживает и увлечение язычеством, магией. В апреле 1838 года он пишет из Рима М.П. Балабиной: «Мне казалось, что будто я увидел свою родину… родину души своей… где душа моя жила еще прежде меня, прежде, чем я родился на свет» . Нехристианская мысль о предсуществовании душ (внутренне связанная с пантеистической идеей перевоплощения душ) дополняется в том же письме общим уравниванием достоинств христианства и язычества. Первый Рим, по Гоголю, «прекрасен уже тем… что на одной половине его дышит век языческий, на другой христианский, и тот и другой - огромнейшие две мысли в мире» . Подобное уравнивание достоинств разных по сути видов духовности - признак магического сознания. Гоголь словно бы пытается обернуть историю вспять, вернуться к язычеству и потому обозначает свое письмо не христианским, а римско-языческим летоисчислением: «год 2588-й от основания города». Мысль: «…в одном только Риме молятся, в других местах показывают только вид, что молятся» , - звучит в этом письме не только прокатолически, но отчасти и по-язычески.

Католические священники в Риме пытались обратить Гоголя в свою веру . Слухи о том достигли России. Когда Гоголь оправдывается в письме домой 22 декабря 1837 года, слова его звучат неправославно: «…я не переменю обрядов своей религии… Потому что как религия наша, так и католическая совершенно одно и то же» .

В конце 1830-х годов писатель сочувствует католическому, усвоенному от иудейства, упованию на «царство Божие» (или «рай») на земле, которое будто бы возможно устроить волею и силами воцерковленного человечества. Зерном этого «рая», естественно, мыслился Первый Рим. 10 января 1840 года Гоголь, вернувшийся в Москву, пишет М.А. Максимовичу: «Жду и не дождусь весны и поры ехать в мой Рим, мой рай… Боже, какая земля! какая земля чудес!» .

Тем более веским представляется совершившийся осенью 1840 года перелом в «римском» самосознании писателя. Внешней причиной стала загадочная опасная болезнь, приключившаяся в Вене, потрясшая душу и сокрушившая тело. Едва оправившись и прибыв в Рим, Гоголь признался М.П. Погодину: «Ни Рим, ни небо, ни то, что так бы причаровало меня, ничто не имеет теперь на меня влияния. Я их не вижу, не чувствую. Мне бы дорога теперь, да дорога в дождь, слякоть, через леса, через степи, на край света» - «даже в Камчатку» (письмо от 17 октября 1840 г.) .

С тех пор любовь к Первому Риму вытесняется влечением к Третьему, к Москве, так что в декабре 1840 года Гоголь пишет К.С. Аксакову из столицы Италии: «Посылаю вам поцелуй, милый Константин Сергеевич, за ваше письмо. Оно сильно кипит русским чувством и пахнет от него Москвою… Зазывы ваши на снега и зиму тоже не без увлекательности, и почему ж иногда не позябнуть? Это часто бывает здорово. Особливо, когда внутреннего жару и горячих чувств вдоволь» . Примечательно, что это пишет человек, более всего, кажется, боявшийся мороза.

Примечателен и неуспех русско-итальянских католиков в деле обращения Гоголя в латинскую веру: еще с 1839 года писатель подчеркнуто противостоял их обольщениям . В римских письмах Гоголя упоминаются многие даже самые мимолетные знакомства, однако нет «ни малейшего намека о таких, во всяком случае, близких знакомых поэта, как молодые Семененко и Кайсевич», - покинувших Польшу ксендзах, усиленно старавшихся обратить Гоголя . Это говорит об изначально осторожном отношении писателя к католическим влияниям, об изначальном внутреннем отторжении (при том что в Риме ему было очень выгодно поддерживать добрые отношения с католиками).

Перемена сознания, конечно, отразилась и в художественном творчестве Гоголя. Причем изначально, по наитию, чувствуя глубинное основание своих взглядов и грядущее проявление этого основания, он выражал влечение к Первому Риму не от собственного лица, а через отстраненное сознание повествователей и героев. Так, если в «Портрете» (1834-1842) повествователь говорит о «чудном Риме», а в «Риме» (1838-1842) другой повествователь всемерно развивает этот образ, то за их голосами слышится более сдержанное суждение самого писателя, который показывает, как, например, в «Риме» главный герой и повествователь увлечены стихией языческого пантеизма - она же источается руинами древнего Рима и окружающей природой и топит в себе христианский лик города вместе с душами его обитателей.

В повести «Рим» господствует образ угасающего, заходящего (за-падного ) солнца. В его обольстительном, томительном, манящем во тьму, призрачном свете растворяются души с отображенными в них чертами римского мира, языческого и христианского: все эти «гробницы и арки» и «самый безмерный купол» храма апостола Петра. А потом, «когда и солнце уже скрывалось… везде устанавливал свой темный образ вечер». В этом призрачном полубытии реют «светящиеся мухи», как некие падшие духи, мерцающие украденным у солнца магическим огнем. Они обступают исступленную человеческую душу, забывшую о Боге и о себе, и среди них - «неуклюжее крылатое насекомое, несущееся стоймя, как человек, известное под именем дьявола».

В слоге «Рима» устойчивы признаки антично-языческого поклонения красоте . В повести обнажается хаотическая, стихийная, пантеистическая подоснова внешне чинного языческого почитания «божественной» красоты человека и природы. Торжество хаоса над кажущейся светлой упорядоченностью языческого видения красоты подчеркивается в повести образами древних развалин, поглощаемых буйной природой, образом закатного света, иссякающего во тьме, и самой сбивающе неожиданной оборванностью «отрывка», отданного, тем не менее, Гоголем в печать.

В «Риме» молодой князь почувствовал «какое-то таинственное значение в слове “вечный Рим”» после того, как взглянул на свое итальянское отечество издалека, из суетного Парижа. А между тем сам Гоголь, работая в итальянском Риме над повестью о римском князе, начал наконец понимать римское, всемирно-державное достоинство собственной родины и ее древней столицы - Москвы. Это понимание отразилось в первом томе «Мертвых душ», завершаемом одновременно с повестью «Рим»: «Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе… Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе?.. Здесь ли, в тебе не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца?.. И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественною властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..» Рассуждающий так повествователь уже предельно близок самому Гоголю, и не случайно он именуется «автором». Первый том «Мертвых душ» завершается прямым провозглашением непревзойденного державного могущества России: «…гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Чичиков, который, по замыслу Гоголя, должен был переродиться в православно-державном духе, уже в первом томе касается основ соответствующего учения, хотя и не очень ему еще близкого: «Чичиков начал как-то отдаленно, коснулся вообще всего русского государства и отозвался с большою похвалою об его пространстве, сказал, что даже самая древняя римская монархия не была так велика, и иностранцы справедливо удивляются…»

Возвращаясь из-за границы на родину, Гоголь предпочитает жить в Москве, причем с конца 1840-х годов, после путешествия ко Святым местам, в его душе крепнет желание вообще никуда не выезжать из Отечества и даже вообще не покидать Москвы: «Ни за что бы я не выехал из Москвы, которую так люблю. Да и вообще Россия все мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины, есть в ней что-то еще выше родины, точно это как бы та земля, откуда ближе к родине небесной» (письмо А.С. Стурдзе от 15 сентября 1850 г.) .

Россия для зрелого Гоголя - это именно Третий Московский Рим: не сладостный рай на земле, а суровая временная крепость, ограждающая верные Христу души от видимых и невидимых врагов и позволяющая благополучно перейти от краткой земной жизни к вечному загробному существованию с возможным последующим вселением (если Христу будет угодно) в Царствие Божие, которое «не от мира сего».

Древний образ подобной христианской крепости на земле - монастырь, и Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» прямо пишет: «Монастырь ваш - Россия!» Христианское смирение России-монастыря оборачивается воинственностью, лишь когда возникает угроза святыне веры: «…или вы не знаете, что такое для русского Россия. Вспомните, что когда приходила беда ей, тогда из монастырей выходили монахи и становились в ряды с другими спасать ее. Чернецы Ослябля и Пересвет, с благословенья самого настоятеля, взяли меч, противный христианину» .

Москва для позднего Гоголя - самое святое место в России-монастыре, а Петербург - самое далекое от святости: «Тут найдется более свободного, удобного времени для бесед наших, чем в беспутном Петербурге»; в московских разговорах об «истинно русском добре» «воспитывается твердыня нашего характера и разум озаряется светом» (письмо А.О. Смирновой от 14 октября 1848 г.) . Движимый этим представлением, Гоголь в «Развязке “Ревизора”» (1846) влагает в уста «первого комического актера» мысль: «… слышим благородную русскую нашу породу… слышим приказанье Высшее быть лучшими других!» . В «Светлом воскресенье», заключительной главе «Выбранных мест…», Гоголь уверяет и себя, и соотечественников, что именно в России скорее восстановится чистота древнего христианства, утраченная повсеместно, и восстановится, поскольку в России она более всего сохранилась. Суть христианства - вера в вочеловечение Христа-Бога, Его смерть на кресте за грехи людей и Воскресение из мертвых - дабы и павшие люди воскресли. О Светлом Воскресенье Христовом Гоголь пишет: «Отчего же одному русскому еще кажется, что праздник этот празднуется, как следует, и празднуется так в одной его земле? Мечта ли это? Но зачем же эта мечта не приходит ни к кому другому, кроме русского?.. Такие мысли не выдумываются. Внушением Божиим порождаются они разом в сердцах многих людей… Знаю я твердо, что не один человек в России… твердо верит тому и говорит: “У нас прежде, чем во всякой другой земле, воспразднуется Светлое Воскресенье Христово!”».

Каждый чиновник российской православной державы, по Гоголю, должен быть одновременно и «честным чиновником великого Божьего государства» (Развязка « ») , которое отображается и предсуществует на земле своим преддверием - в виде русского : «Дружно докажем всему свету, что в Русской земле всё что ни есть, от мала до велика, стремится служить Тому же, Кому всё должно служить что ни есть на всей земле, несется туда же… кверху, к Верховной вечной красоте!» , - высказывает «первый комический актер» мысли, близкие самому Гоголю. Россия и должна явить заблудшему миру образец державного богопочитания.

В <«Авторской исповеди»> Гоголь подводит итог своему державному учению: «Итак, после долгих лет и трудов, и опытов, и размышлений… я пришел к тому, о чем уже помышлял во время моего детства: что назначенье человека - служить и вся жизнь наша есть служба. Не забыть только нужно того, что взято место в земном государстве затем, чтобы служить в нем Государю Небесному и потому иметь в виду Его закон. Только так служа, можно угодить всем: государю, и народу, и земле своей» . Таково одно из возможных определений православно-«римской» симфонии Церкви и государства. Церковь и осуществляемое через нее служение Богу - это содержание государственной жизни, а государство - ограда Церкви как народа Божиего.

В главе «Выбранных мест…» «Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве» Гоголь напоминает соотечественникам и всему человечеству подлинную сущность Православия и роль России в его развитии: «Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая… одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, которая может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, заставив у нас всякое сословье, званье и должность войти в их законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу России изумить весь мир согласной стройностью того же самого организма, которым она доселе пугала, - и эта Церковь нами незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь!» .

Средоточие церковной жизни - богослужение, литургия, и Гоголь, размышляя о «нашей литургии» ( . 1845-1851), указывает, между прочим, на «римскую» символику в ней, например в «Херувимской песни» («…яко да Царя всех подъимем, ангельскими невидимо дориносима чинми, аллилуия!»): «Был у древних римлян обычай новоизбранного императора выносить к народу в сопровождении легионов войск на щите под осененьем множества склоненных над ним копий. Песню эту сложил сам император, упавший в прах со всем своим земным величием пред величием Царя всех, копьеносимого херувимами и легионами небесных сил: в первоначальные времена сами императоры смиренно становились в ряды служителей при выносе Святого Хлеба… При виде Царя всех, несомого в смиренном виде Агнца, лежащего на дискосе, как бы на щите, окруженного орудиями земных страданий, как бы копьями несчетных невидимых воинств и чиноначалий, все долу преклоняют свои главы и молятся словами разбойника, завопившего к Нему на кресте: “Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Своем”» .

З дравствуйте, дорогие посетители православного сайта “Семья и Вера”!

К познавательному просмотру (и прочтению) предлагаем очередной выпуск передачи “Беседы с батюшкой” телеканала “Союз”, гостем которой стал настоятель храма святого благоверного великого князя Димитрия Донского в Северном Бутове священник Андрей Алексеев.

Т ема телепередачи: Николай Васильевич Гоголь и православие.

. .

Ведущий М ихаил Проходцев
Записала К сения Сосновская
(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы отвечает настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы г. Светогорска священник Михаил Котов.

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

– Дорогие друзья, сегодня мы с отцом Михаилом продолжим беседовать о русской литературе, и нынешняя наша тема: «Николай Васильевич Гоголь и православие». Давайте объясним нашим телезрителям, почему мы решили поговорить сегодня именно о Гоголе.

– Поскольку наша передача выходит на церковном канале, хотелось бы в первую очередь сказать, что Николай Васильевич, наверное, единственный из всех наших классиков (а в рамках нашей передачи мы рассматриваем именно их) поставил себе такую высокую цель – литературное служение как сознательное служение именно православию. И этот тезис мы постараемся доказать в течение передачи.

Один из исследователей творчества Николая Васильевича писал о нем («Духовный путь Гоголя»): «В нравственной области Гоголь был гениально одарен; ему было суждено круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть ее на путь Достоевского. Все черты, характеризующие “великую русскую литературу”, ставшую мировой, были намечены Гоголем: ее религиозно-нравственный строй, ее гражданственность и общественность, ее боевой и практический характер, пророческий пафос и мессианство. С Гоголя начинается широкая дорога, мировые просторы».

В 2009 году вся полнота литературного сознания праздновала великий юбилей – 200 лет со дня рождения нашего незабываемого классика. Впервые в истории было издано полное собрание всех сочинений и, что самое главное, писем Гоголя. Это 17 огромных томов. И надо отметить, что это издание стало возможно благодаря Церкви. Ни одно светское издательство не взяло на себя этот труд. Издательство Московской Патриархии по благословению нашего Святейшего Патриарха Кирилла и уже приснопоминаемого блаженнейшего митрополита Владимира издает этот труд.

А что такое издать 17 томов Гоголя? Это остановить все текущие проекты, обязательно выделить время на этот удивительный труд. Два человека: Владимир Алексеевич Воропаев – профессор МГУ, доктор филологических наук, возглавляющий Гоголевскую комиссию при Российской академии наук, и Игорь Алексеевич Виноградов, который тоже занимается творчеством Гоголя, подарили нам настоящий праздник. Почему?

Дело в том, что мы с вами знаем Гоголя по школьной программе, может быть, даже по программе института как яркого сатирика. Он удивительно смешной писатель, причем смех у него интеллектуальный, достаточно тонкий и даже, как правило, это смех сквозь слезы. И никому и в голову не приходило, что набрались целые тома, где Гоголь делает выписки из святых отцов. Такие имена, как Афанасий Великий, Кирилл Александрийский, Иоанн Златоуст, Василий Великий, Иоанн Дамаскин и так далее, и так далее, были близки Николаю Васильевичу, и он всем советовал: «Читайте святых отцов; и читайте с пометками». Известна Библия Николая Васильевича, тоже с пометками, особенно их много на посланиях апостола Павла, которые он очень любил. Кстати, послания апостола Павла очень любил Иоанн Златоуст и во множестве их толковал.

Также Николай Васильевич написал два удивительных произведения, которые даже не входили во множество собраний сочинений, изданных в советское время, – это «Выбранные места из переписки с друзьями», его авторская исповедь, и произведение «Размышления о Божественной литургии», которое хотя и является черновиками, но не утратило своей актуальности до сих пор.

Нам известно, и до сих пор повторяют порой это клише, что Николай Васильевич – очень загадочная фигура, вокруг которой много неразгаданных тайн: вроде бы сам себя голодом уморил и вроде бы сошел с ума; и чуть ли не живьем его похоронили и так далее. Но благодаря труду уважаемых профессоров сегодня мы с вами можем объективно посмотреть на эту удивительную личность.

Почему это издание вышло как в России, так и на Украине? Во-первых, сам Николай Васильевич Гоголь – живой пример единения двух славянских народов. Это издание призвано в первую очередь не разъединять два этих народа, а соединить их: это наше общее начало. Есть свидетельства, что сам Николай Васильевич говорил, что и малоросс, и великоросс… Два близнеца, то есть это один народ. Он никогда не делил их по национальному признаку. Мало того, мы разговариваем на одном языке – языке молитвы, церковнославянском. Кроме того, в середине XIX века было очень мало переводов святых отцов (которых я перечислил) на русский язык, и Гоголь читал их в церковнославянском переводе.

Конечно, когда начинаешь открывать для себя эти вещи, то и столь знакомые нам «Вечера на хуторе близ Диканьки» звучат совсем по-другому. И «Ревизора» мы можем прочитать уже метафизически, то есть посмотреть не только с комической стороны – как на смешное обличение порядков, но и со стороны духовной. Так же и на «Мертвые души». И, конечно, коснуться удивительной проблемы, над которой Гоголь как великий художник мучился в конце жизни: достойно ли то, что он пишет, того, чтобы выйти на свет? Он предъявлял к себе очень высокие требования.

Борис Зайцев в эмиграции высказал такую мысль: «Всем великим художникам, всем великим писателям присуще то, что они начинают с художественных произведений, а заканчивают духовными». Это есть в музыке: насколько мажорные произведения у Моцарта, и вдруг в конце жизни минор – «Реквием». Или, например, мы знаем Рахманинова, Чайковского, которые в конце своего творческого пути обращались к духовной теме, писали музыку для всенощного бдения, Божественной литургии.

То же самое случилось и с Николаем Васильевичем Гоголем. И недопонимание как раз от того и произошло, что просто не поняли. Кроме его самого, эти духовные искания были не нужны большей части того общества, к которому он обращался. Отсюда – сумасшествие. Мы знаем слова апостола Павла: «То, что от Духа Святого, душевный человек не принимает, потому что это кажется ему безумным». Конечно, если мы чего-то не понимаем, очень просто сказать: да это же сумасшествие. Хотя, конечно, Николай Васильевич был абсолютно здоров.

Вообще и в нашей жизни до сих пор не изжит такой шаблон: как только человек обращается лицом к религии, кругу его знакомых сразу же кажется, что что-то не в порядке с головой у этого человека. Хотя если вспомнить известного киевского психиатра Сикорского, написавшего до революции достаточно большое количество трудов, он впрямую говорит, что религиозное чувство – это признак нормальности человека. Верующий человек – это психически здоровый человек.

Николай Васильевич Гоголь всегда был на пути к религии. У него была очень набожная семья. Да, в конце жизни он испытал кризис, но это было не признаком его сумасшествия, а того, что Николай Васильевич становится на одну ступень выше. Может быть, в этом и кроется ключ к разгадке его тайны.

Если мы начнем с первого сборника Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки», то увидим, что здесь он очень мастерски, с присущим ему искрометным смехом показывает достаточно серьезные вещи. Во-первых, говорит о том, что для него реален не только этот мир, но и мир духовный. Ведь когда он вошел в литературу с этим сборником, ему было всего 22 года, это абсолютно юный возраст. Когда он пишет об этом, многие его ровесники как раз стали сомневаться в существовании духовного мира. Идея просвещения, рацио… Всё пытались объяснить логически, и какие там духовные миры – всё это пережитки прошлого. Нет. Николай Васильевич прямо говорит о том, что два этих мира существуют параллельно и даже взаимодействуют друг с другом. И начиная с «Вечеров на хуторе близ Диканьки» дальше наш великий классик сделает эту тему генеральной – прямой дорогой по всему его творчеству.

Обращает на себя внимание и обрядная, фольклорная сторона. Насколько удивительно Гоголь знает традиции народной культуры, чего, кстати, очень сильно недостает в нашей жизни. Мы знаем многие направления и течения и в культуре, и в искусстве, и в популярной музыке и, как правило, не знаем своих корневых, народных песен, сказок и поговорок, хотя это далеко не бесполезная вещь.

Еще один момент, который потом тоже будет присутствовать в творчестве Николая Васильевича, – это искрометный смех как принцип борьбы со злом. Мы с вами знаем, что смеха мы боимся. Как писал сам Гоголь, оказаться смешным боится даже тот, кто вообще ничего не боится. Видя зло этого мира и прекрасно его понимая – а у него был абсолютный слух на зло, это был его дар, его мучение и, можно даже сказать, его крест – через смех он побеждал это зло. Преображался сам изнутри и хотел преобразить соотечественников. Не всегда, конечно, соотечественники этот принцип понимали, иногда просто смеялись, не работая над собой.

И для второго сборника «Миргород» тема богоотступничества, апостасии, которая характерна и для нашего времени ничуть не меньше, чем для второй половины XIX века, тоже становится такой доминантой. Что здесь хочет сказать Николай Васильевич? Во-первых, он не просто хочет показать, что зло существует в этом мире, а впервые пытается показать пути выхода из этих тупиковых ситуаций. В прошлой передаче мы рассматривали его «Старосветских помещиков». Кто-нибудь может даже сказать, что это вроде бы примитив. Но при этой простоте удивительная глубина и удивительный талант.

А продолжает эту тему другой его шедевр мирового уровня – «Тарас Бульба». Многие христиане ставят перед собой такой же вопрос: имеет ли право христианин брать в руки оружие, имеет ли он право убивать. И у святых отцов есть разные мнения на этот счет. Кто-то говорит, что не имеет права. Например, у Кирилла Александрийского мы находим, что дело военное не просто дело достойное, а дело, достойное похвалы. Но в каком случае? Если христианин защищает свою родину, свою семью. Если защищает свою веру. Религиозная война, которую показывает Николай Васильевич, – это, конечно, война правая. И здесь мы можем сказать, что правда именно на стороне казаков, которые воюют с Речью Посполитой и за свою родину, и за свою веру: слишком на многие вещи больно наступили.

Например, мы знаем удивительно смешную повесть «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и знаем, как она заканчивается: «Как скучно жить на этом свете, господа!» Откуда же берется эта скука, если так смешно? Для Гоголя синонимом скуки является страх. И страх Божий как религиозная категория, и вообще страх перед злом. Он даже напишет в одном своем произведении: «Страшно! Соотечественники! Дьявол уже без маски ходит в этом мире!» Мы знаем, что дьявол принимает различного рода личины: это же льстец, очень хитрое существо, которое, если оно будет действовать прямо, достаточно легко распознать. Он под разными масками пытается войти в нашу жизнь. А Гоголь пишет о том, что в середине XIX века ему уже не надо никаких масок. Вот он уже прямиком действует в этом мире. Гоголь это видит, а окружающие его – нет. Гоголь это прекрасно слышит, а окружающие его – нет. Поэтому он бьет в набат – говорит об этих вещах, а его не понимают.

И здесь мы можем говорить о том, что когда появляются такие его шедевры, как «Ревизор» и «Мертвые души», они становятся тем переломным этапом, который потом и приведет его к духовному кризису. Если «Ревизор» в метафизическом, духовном плане – это как бы город души, то «Мертвые души» – это уже душевная страна.

Конечно, за 150 лет очень много написано о «Ревизоре», и это, наверное, одно из лучших произведений на театральной сцене. Гоголь дает очень много материала актерам, режиссерам. И даже если актер не совсем талантливо исполнит это произведение, уже будет замечательно. Если актер талантлив, как, например, Михаил Щепкин, то это будет и смешно, и интересно вдвойне. Но что удивительно – Гоголь недоволен. Тот смех, который он вызвал у публики, не является той реакцией, которую бы хотел пробудить Гоголь. Многие, конечно, и с подачи Белинского – известного законодателя моды в литературе, понимают это просто как пародию на современность, общественность. Кстати, сам Николай I смотрел эту пьесу и, когда выходил, говорил: «Ну и пьеска! Всем досталось, а мне более всех!» Конечно, Николай Васильевич все это делает специально. И для того, чтобы посмеяться, и для того, чтобы изобличить.

Но через десять лет появится произведение под названием «Развязка “Ревизора”», где Гоголь даст нам понять, как надо понимать «Ревизора». Там он напишет: «Посмотрите на тот город, который изображен в “Ревизоре”. Где вы такой город найдете? Его просто нет на карте. Это город нашей души. А те чиновники? Ведь это сплошные уроды. У нас нет таких чиновников. Один, два, но ведь найдутся хорошие, честные, справедливые, а здесь ни одного». То есть к жизни это на самом деле имеет мало отношения. Тогда к чему? Это имеет отношение к нашей душе. Чиновники, обкрадывающие казну, – это страсти, которые обкрадывают богатую казну нашей души. Гоголь говорит о том, что страшен тот «ревизор», который нас ожидает за гробовой доской.

Один интересный эпизод. В конце XIX века «Ревизора» давали где-то на юге, и был необычный зритель: сидела братия одного монастыря. Когда актеры вышли на сцену и стали блистательно играть эту комедию, в зале не было смеха. Сидели и отец игумен, и эконом, и келарь, братия монастыря. Потом актер вспоминает, что когда он пришел в монастырь, чтобы поклониться мощам, то монах, дежуривший у мощей, сказал ему на выходе: «Памятуй, сын мой, в сердце своем полунощного ревизора и благоустрояй град свой душевный, ибо никто не ведает ни дня, ни часа, егда он вогрядет взыскать содеянное. Не замедлит прийти в час, когда не ждем, и проверит все наши дела земные, все судить станет». Удивительно! Братия монастыря поняла пьесу, не читая даже наверняка «Развязки “Ревизора”», именно так, как ее задумал Николай Васильевич Гоголь. К сожалению, эта сторона была очень долго скрыта от наших соотечественников. И сегодня мы, конечно, имеем право взглянуть на это произведение именно с такой точки зрения.

То же самое с поэмой «Мертвые души»: ведь она задумывается не как однотомное произведение. Причем весь сыр-бор разгорелся вокруг второго тома с его сожжением, а, оказывается, по замыслу было три тома. В первом томе Гоголь действительно показывает и изобличает вещи, не совсем лицеприятные для каждого из нас, во втором ищет дорогу, а в третьем томе он эту дорогу находит. То есть автор не просто дает негатив, он дает позитив.

– Вопрос телезрителя из Краснодарского края: «У меня вопрос по поводу размышлений Гоголя о литургии. Я сам не читал, читала моя жена, которой очень понравилось. Но я слышал мнение об этом произведении нашего любимого профессора, который оценил его как «сплошной католицизм». Как это, на Ваш взгляд?»

– Вы нас немного опередили: мы хотели порассуждать об этом в конце. Но раз вопрос поступил, ответим.

Уважаемый профессор, конечно, имеет право на такую точку зрения. Но мы говорили, что «Размышления о Божественной литургии» – это черновики, еще не законченное произведение. У Гоголя с католицизмом были достаточно плотные взаимоотношения: достаточное время он жил за границей, а также посещал салон княгини Волконской, которая с большим пиететом относилась к католицизму и, будучи православной христианкой, в него перешла. Даже существует письмо Гоголя к матери, где он пишет: «Ну, православные, католики, в принципе, делить нам нечего: вера у нас одна, догматы одни» – достаточно сомнительные вещи для православного человека. Но впоследствии сам Гоголь от этого откажется.

Не знаю, на каких основаниях уважаемый профессор сделал вывод по поводу католицизма именно в «Размышлениях о Божественной литургии», потому что это произведение уже зрелого Гоголя. И он обращается даже не к воцерковленным людям, а к тем, которые только находят свою дорогу к храму, свой путь к Богу, и поясняет многие вещи. Кстати, похожее произведение есть у известного духовного писателя Муравьева, фактически современника Гоголя, который тоже пишет о православном богослужении.

Поэтому я бы, наверное, не согласился, но не претендую на абсолютную истину. «Размышления о Божественной литургии» достаточно хороши, чтобы посмотреть их новоначальным. Чтобы, может быть, с них начать свое понимание самого главного таинства и самой главной службы нашей Православной Церкви.

– Спасибо, отец Михаил, мы можем вернуться к «Мертвым душам».

– Получается, что пафос «Мертвых душ» тоже не был понятен. За «Ревизора» Гоголю рукоплескали, а он был недоволен, потому что он как бы вызывал на духовную борьбу. Ведь взят удивительный эпиграф: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива». Ведь «зеркало» – это то, как Гоголь отразил российскую действительность. Все видят, что эта действительность мрачна, она даже смешна, надо над ней посмеяться и исправить – и все будет нормально. Так понимал Белинский и многие… не скажу мыслители: мысль слишком слабая, – но больше деятели.

Мы с вами уже посмотрели, как это понимал сам Гоголь. Само зеркало имеет духовный смысл. Например, у Тихона Задонского мы находим: «Что для детей века сего зеркало, тем для христианина является Евангелие». Мы с вами смотримся в зеркало по нескольку раз в день: здесь поправим, тут поправим, только потом выйдем на люди. То же самое Евангелие для христианина: надо смотреть туда и соизмерять свои мысли, желания, поступки и действия с тем, что оставил нам Христос. И поэтому получается, что во многих моментах рожа действительно крива, зеркало ни при чем, Церковь ни при чем, духовенство ругать не надо. И Гоголь пытается об этом достучаться.

В «Мертвых душах», как мы уже говорили, показан не просто город душевный, а целая душевная страна. Сам Николай Васильевич признается в «Авторской исповеди», что когда он изображал этих Маниловых, Собакевичей, Коробочек и других помещиков, он брал какую-то определенную страсть. Конечно, прибегал к гиперболе, показывал все это гипертрофированно. И замечал это, что самое главное, в себе и своих знакомых, показывая в таком вот свете.

Безусловно, Гоголь обращает внимание на российскую действительность, но в первую очередь его генеральная линия – обрати, христианин, свой взор внутрь себя. Общество слагается из единиц, надо, чтобы единица была здоровая, чтобы ты был здоров. Поэтому его прием – смех над страстями, пороками – имеет и духовный смысл. Над пороками надо не только смеяться, их надо побеждать, и начинать надо с себя – мысль, достойная внимания.

– Я сейчас вспомнил произведение Николая Васильевича Гоголя «Портрет», потому что это первое его произведение, которое я понял не просто как сатирическое. В нем были такие моменты, благодаря которым я, как школьник, впервые обратил на себя внимание: а что же я? Какие изменения происходят с художником, как его начинает поедать собственное тщеславие – можно проследить такую параллель.

– Ведь потом герой становится монахом и дает наставление своему сыну о том, что художественная область достаточно тонкая и дьявол достаточно тонок: он пытается влезть в нее подспудно, а иногда и прямо. Вообще дар слова для Гоголя – это высочайший дар, он чувствует свою ответственность в связи со словами Самого Спасителя: «От слов своих осудишься, от слов своих оправдаешься». За каждое праздное слово человек даст ответ на суде.

Поэтому Гоголь понимал: «Ревизор» имеет высочайший успех. Как, например, есть такие чудаки олимпийские чемпионы: он медаль золотую завоевал, а приезжает недовольным. Почему? Потому что хотел прыгнуть не на метр семьдесят пять, а на метр восемьдесят. Ему дали медаль, он олимпийский чемпион, но на метр восемьдесят он не прыгнул. Так и Гоголь: он взял эту высоту, но художественное творчество его уже мало волновало, а волновала духовная сторона, а ее не поняли и даже, можно сказать, от нее отошли.

Был даже такой эпизод. Николай Васильевич приходит в гости к своему знакомому, видит у него на полке свои произведения, в том числе «Ревизора» и «Мертвые души», и говорит: «Как? Вы их читаете?!» Он даже потом сожалел, что их написал.

И эта удивительная борьба внутри Гоголя, когда от художественного творчества он хочет встать на путь духовного писателя, и привела к тому, что он сжег второй том «Мертвых душ». Кстати, многие исследователи говорят о том, что полностью второй том не был написан, была написана лишь часть его. Видя, что первый том пошел уже не в ту сторону, не было смысла дописывать второй.

– Вопрос телезрителя: «Как с православной точки зрения оценить убийство сына Тарасом Бульбой?»

– Однозначных вопросов и быть не может. Гоголь как настоящий литератор задает эти вопросы. Чем хороша настоящая литература? Многое заканчивается на таких полутонах. И мы как соавторы – а читая художественное произведение, мы являемся соавторами – должны оказаться как минимум на одной высоте с автором, чтобы его хотя бы понять.

Здесь Гоголь предлагает своего рода выбор того, что произошло с сыном Тараса Бульбы. К сожалению, он становится на прямой путь предательства. Существует экранизация «Тараса Бульбы», замечательная, но, к сожалению, тоже не совсем духовное прочтение. Там есть момент, что между Андрейкой и панночкой возникает любовь и даже рождается чадо, а чадо – это уже попущение Божие, ведь Бог дает детей. То есть там совсем другой смысл, который уводит немножко от сути. А по Гоголю, это страсть и прямое предательство. Это предательство отца, матери, родной семьи, предательство веры.

Мы не зря говорили о религиозной войне. Став сознательно на сторону врага, Андрей оказывается для Тараса тоже врагом. Причем Тарас Бульба прекрасно понимает, что это его сын. И эта трагедия убийства не просто так легла на совесть самого Тараса, но он как раз занимает твердую позицию – это война до конца.

– Давайте продолжим наш разговор о произведениях Николая Васильевича.

– Это духовная мука Гоголя, когда он понимает, что, несмотря на всю художественную высоту, духовный смысл его произведений не совсем понятен… Он работает над произведением, которое называет «Выбранные места из переписки с друзьями».

Причем выход книги в свет в XIX веке был событием мирового масштаба, это все равно что сегодня построить атомную электростанцию на берегу океана. Это большой авторский творческий ресурс. Гоголь был живым классиком, начальник русской литературы в свое время. Тогда в литературу только-только начинали входить такие писатели, как Тургенев, Достоевский. Все они смотрели на Гоголя снизу вверх. И вдруг стало известно: автор популярных произведений пишет новую книгу. Конечно, интерес был колоссальный.

Эта книга выходит. Эту книгу читают. И эту книгу ругают. Причем ругают не только люди, которые являлись недругами Гоголя, а ругают даже его друзья, по сути его соратники. Это эпистолярный жанр – письма. Но в письмах он очень глубоко раскрывается. Адресаты этих писем конкретны. Например, адресат письма губернаторше реальное историческое лицо – Смирнова-Россет, жена калужского губернатора.

Или в главе «О нашем духовенстве» Гоголь говорит, что, конечно, и «чернухи» хватало, но он показывает положительный пример наших пастырей. И почему он должен об этом молчать?

Тогда уже раздавался призыв менять конституционный строй, саму монархию – эти идеи бродят уже начиная с декабристов. Для Гоголя все эти перемены, не благословленные Церковью, не освещенные Христовым светом, не имеют под собой никакой почвы.

В этой книге у него есть статья «Надо любить Россию». А как ты можешь любить Россию? Только зная ее культуру, историю, ее народ. А многие люди, которые звали тогда ввысь – но что-то многое вышло вкось, – не знали ни культуры, ни истории и не хотели знать.

Для Гоголя было мукой сознание того, что формально православная Россия, то есть читающая публика, российское общество не знает православия как такового. Это было для него мучительно, почему он и пишет «Размышления о Божественной литургии». Почему здесь, в «Выбранных местах», дает эти статьи. Кстати, заканчивается книга статьей «Светлое воскресенье».

Гоголь, при всем унынии, которое часто нападало на него, при всех страшных картинах, верит не в букву закона, а в благодать спасения. И это мы можем соотнести со «Словом о законе и благодати» митрополита Илариона – произведением, с которого начинается и русская литература, и русское богословие.

Само духовенство восприняло эту книгу тоже неоднозначно. Например, архимандрит Федор из Троице-Сергиевой лавры положительно отозвался об этой книге. Святитель Иннокентий (Борисов) тоже положительно. Но наиболее точно охарактеризовал эту книгу святитель Игнатий (Брянчанинов), который тогда был еще в сане архимандрита. Он пишет, что в этой книге свет смешан с тьмой. Сам Гоголь считал, что для святителя Игнатия как для монаха непонятны какие-то мирские вещи. Но здесь Николай Васильевич, пожалуй, действительно ошибался, потому что до монашества святитель Игнатий присутствовал в свете, прекрасно знал его, сам был одарен.

Здесь святитель имеет в виду дело проповеди Гоголя, который в этой книге не только исповедовался в каких-то вещах, но учил, наставлял. А проповедь все-таки не дело светского человека. И наставлял Гоголь с высоты. Это была, конечно, не его высота, а высота евангельская и святоотеческая. Но это было непонятно его современникам. Конечно, мы с вами понимаем, как мы воспринимаем, когда кто-то пытается нас учить: «Учить можете кого угодно, но не меня. Я все прекрасно знаю, я хороший» ,– и так далее. Сегодня эту книгу надо читать, она должна быть настольной книгой любого верующего человека и патриота России. То острое противостояние сегодня стало намного мягче, и даже тон Гоголя, который тогда казался надменным, как бы немного утерял ту остроту.

Что же есть светлого в этой книге? То, что Гоголь основывает свои суждения на святых отцах: это его любимое чтение. Народными писателями XIX века мы считаем Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Но историки литературы говорят об обратном. Народными писателями были святители Тихон Задонский и Димитрий Ростовский. Вся грамотная Россия читала их. И в количественном отношении духовной литературы было больше, чем светской. Поэтому Гоголь читает не только тех древних отцов, о которых мы сказали в самом начале передачи, но ему известны и произведения Филарета Московского, и Иннокентия Борисова, того же самого Тихона Задонского, которого он безмерно любил и очень часто читал. И духовная красота этой книги как раз в этом и состоит. Гоголь осмысляет и общественную, и бытовую жизнь России с высоты православной веры.

К сожалению, есть у него горькая фраза, которая не потеряла актуальности и в наши дни, – это фраза о Церкви. Гоголь говорит о том, что Церковь как источник жизни, как созданную для жизни мы так и не ввели в нашу сегодняшнюю жизнь. Насколько актуальны эти слова! Гоголь бьет в набат, по сути дела. Потом за ним это будет делать и Достоевский. Попытается сделать Толстой, но уйдет совсем в другую сторону. Такие же голоса раздавались и со стороны самой Церкви. Говорит и святитель Игнатий (Брянчанинов). Феофан (Говоров) прямо говорит, что еще одно-два поколения – и будет беда в России. И действительно, мы знаем: в 1917 году революция в России. Иоанн Кронштадтский говорил: «Россия, будь такой, какой ты нужна Христу». И это звучало накануне его смерти, то есть в начале XX века.

Поэтому это непонятое произведение, и, может быть, непонятное до сих пор. Оно издано, надо обязательно его посмотреть. Можно подискутировать, это не страшно, но знать необходимо.

Что касается духовных исканий Николая Васильевича, конечно, они приводили не только к муке, но и давали утешение. Это единственный из наших литераторов, кто жил, наверно, как монах, не давая монашеских обетов целомудрия, нестяжания и послушания. Первый обет – целомудрие. У нас нет никаких свидетельств о какой-то любовной связи Николая Васильевича. Нет, не найдем. Обет нестяжания виден из его жизни: по слову евангельскому, он не имел где главу приклонить. Он и умер на квартире у своего друга графа Толстого. Послушание мы видим, именно послушание Матери Церкви. И здесь пробы с католицизмом уходят далеко-далеко, это уже истинный христианин.

У Гоголя были духовные наставники. Кстати, их тоже оболгали. Например, отец Матфей Константиновский, ржевский протоиерей. Граф Толстой, в доме которого преставился ко Господу Николай Васильевич, был человеком достаточно набожным, религиозным. Когда-то он был даже губернатором Твери, где они и познакомились с Гоголем. Протоиерей Матфей много духовно окормлял Гоголя, особенно в конце жизни. Гоголь лично был знаком со старцем Макарием, который не взял его в скит, когда он хотел остаться в Оптиной пустыни. Тем не менее переписка со старцем известна. Поэтому здесь не самочиние и не какое-то вольное прочтение, а глубокие корни в христианстве самого Николая Васильевича.

Отсюда, конечно, и его призыв, который он повторяет вслед за Пушкиным. Чем должно быть искусство? Чем должна быть настоящая литература? Какое это служение? Это служение пророческое. Как пророки возвещали Божью истину, которых тоже не всегда слушали. Величайшего пророка Исаию, как мы говорим, ветхозаветного евангелиста (настолько чудесно он смог предобразить приход Мессии), не просто в чем-то укоряли, как Гоголя, а убили, перепилили деревянной пилой. Конечно, критика, даже конструктивная, иногда не принимается обществом. Поэтому досталось и Николаю Васильевичу.

Сегодня острота этой проблемы во многом сглажена, и мы просто обязаны перечитать классиков и, может быть, с этой точки зрения посмотреть: а насколько был не прав Николай Васильевич?

Кстати, «Выбранные места из переписки с друзьями» послужили для русской литературы и русской национальной мысли и камнем преткновения, и неким «камнем оттолкновения». Потому что на это произведение Белинский пишет свое известное «Письмо к Гоголю». Сначала пишет в России, но здесь цензура: много не напишешь. Потом уезжает в Германию, и в это время за границей находится и Гоголь. Представляете, два русских литератора о чем-то спорят за границей – кто это будет читать? Конечно, никто. И там Белинский, конечно, на Гоголя нападает. Там есть прямая брань: критик говорит, что и талант у Гоголя иссяк, что он вообще уже не тот писатель, не в ту сторону идет и вообще литература должна бороться с православием, а он тут призывает к нему. Литература должна бороться с самодержавием и народностью, то есть кодом русской цивилизации, а Гоголь, наоборот, это защищает.

И Николай Васильевич ответил на письмо Белинского достаточно жестко, но разорвал его. Почему оно известно? Сегодня его склеили, и есть возможность прочитать. В советской школе изучали письмо Белинского к Гоголю, но не читали ответ Гоголя. Обязательно надо знать этот ответ. Сегодня есть такая возможность. Николай Васильевич просто раскладывает все по полочкам. Но почему он не отсылает этот жесткий ответ? Белинский не просто так находится за границей, он лечится. Гоголь поступает как настоящий христианин. Для Белинского, больного чахоткой, любое моральное перевозбуждение чревато смертью. Конечно, такое письмо Гоголя «неистового Виссариона» возбудило бы. И Николай Васильевич не посылает это письмо, а отправляет мягкое, примирительное: «Ты прав, и я прав. И я где-то не прав, и у тебя есть какие-то стороны…» То есть мы видим, что даже в обыденной жизни та высокая планка была осуществлена Николаем Васильевичем.

– Думаю, телезрители согласятся, что очень важно говорить об этом и рассматривать литературные произведения Гоголя именно под таким углом.

Можно сказать несколько слов о другом ключевом для школьной программы произведении. К сожалению, не все осиливают чтение «Тараса Бульбы», но «Шинель», по крайней мере, как помню я, могут осилить все. Наверное, стоит, хотя бы немного, обратить на это внимание.

– «Шинель» входит в цикл «Петербургские повести». Это название было дано не самим Гоголем (как «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород»), а используется для объединения произведений в цикл. Здесь очень важно то, о чем мы постоянно говорим в наших передачах: «Не ищите себе сокровищ на земле, где моль и ржа и воры подкапывают. Ищите себе сокровищ на небе, где ни вора, ни ржи. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Это лейтмотив данного произведения.

С легкой руки Белинского, потом Чернышевского, Добролюбова до сих пор в школе это произведение изучают как историю «маленького человека» Башмачкина, жертвы николаевского режима. Но Акакий Акакиевич в первую очередь жертва собственной никчемности. И он будет таким при любом режиме. Режим здесь ни при чем. Очень важно увидеть в этом произведении, что для самого Башмачкина не существует духовного неба, все его сокровища именно здесь, не зря он столько времени уделяет шинели. Есть замечательная фраза Гоголя: «Вечная идея будущей шинели». Не «вечная жизнь», не «будущая жизнь», а «вечная идея будущей шинели». Такая «вечная идея» есть у каждого из нас: у кого-то это машина, у кого-то дом, еще какая-то страсть.

Когда Акакий Акакиевич отошел ко Господу, по Петербургу пошел слух о призраке, похожем на Акакия Акакиевича, который срывает с прохожих шинели. Эта «вечная идея будущей шинели» не дает ему покоя и в будущей жизни. И где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. И даже там, на духовном небе, он устремляет свой взор сюда – это же ад.

Еще один важный постулат – Гоголь впервые обращает внимание на «маленького человека» и заставляет нас даже любить такую никчемность. Разве можно действительно любить такую никчемность? «Можно», – говорит Гоголь. Он прямо пишет о том, что любить Родину можно, только сострадая ей. А эта частная беда Акакия Акакиевича – одна из болевых точек нашей Родины. И сострадая ей, будешь любить ближнего своего, а любя брата своего, будешь любить Бога. Это прямая заповедь Самого Христа. Как пишет в своем послании апостол Иоанн Богослов: «Имеем от Него заповедь – любить Бога через своего ближнего».

Скорее всего, Достоевский сказал известную фразу: «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”». И он точно вышел из «Шинели», потому что он сострадает своим героям, любит их. Даже наш первоиерарх владыка Антоний (Храповицкий) на уроках пастырского богословия советовал студентам духовных школ читать произведения Достоевского как произведения любви. Поэтому знать сегодня об этом мне кажется небесполезным.

– В оставшееся время есть возможность сказать пожелание нашим телезрителям в рамках сегодняшней темы.

– Хотелось бы пожелать всем нам, дорогие телезрители, моральной стойкости, потому что без отличения добра от зла, без духовных основ нашей жизни не будет того преображения России, к которому мы так сегодня стремимся. Призыв Гоголя не услышали, как не послушали Ильина, Аксакова, Киреевского, а послушали призыв абсолютно других людей, который привел к смуте, крови, революции. И хочется, чтобы через 150 лет призыв Николая Васильевича, как и многих других классиков, был все-таки услышан.

Какой это призыв? Это призыв любить нашу Родину, беззаветно служить нашему Отечеству. Любить нашу веру, служить Матери Церкви и, конечно, благоустроять град своей собственной души, чтобы быть здоровой единицей этого общества.

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

Дорогие друзья, сегодня мы с отцом Михаилом продолжим беседовать о русской литературе, и нынешняя наша тема: «Николай Васильевич Гоголь и православие». Давайте объясним нашим телезрителям, почему мы решили поговорить сегодня именно о Гоголе.

Поскольку наша передача выходит на церковном канале, хотелось бы в первую очередь сказать, что Николай Васильевич, наверное, единственный из всех наших классиков (а в рамках нашей передачи мы рассматриваем именно их) поставил себе такую высокую цель - литературное служение как сознательное служение именно православию. И этот тезис мы постараемся доказать в течение передачи.

Один из исследователей творчества Николая Васильевича писал о нем («Духовный путь Гоголя»): «В нравственной области Гоголь был гениально одарен; ему было суждено круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть ее на путь Достоевского. Все черты, характеризующие “великую русскую литературу”, ставшую мировой, были намечены Гоголем: ее религиозно-нравственный строй, ее гражданственность и общественность, ее боевой и практический характер, пророческий пафос и мессианство. С Гоголя начинается широкая дорога, мировые просторы».

В 2009 году вся полнота литературного сознания праздновала великий юбилей - 200 лет со дня рождения нашего незабываемого классика. Впервые в истории было издано полное собрание всех сочинений и, что самое главное, писем Гоголя. Это 17 огромных томов. И надо отметить, что это издание стало возможно благодаря Церкви. Ни одно светское издательство не взяло на себя этот труд. Издательство Московской Патриархии по благословению нашего Святейшего Патриарха Кирилла и уже приснопоминаемого блаженнейшего митрополита Владимира издает этот труд.

А что такое издать 17 томов Гоголя? Это остановить все текущие проекты, обязательно выделить время на этот удивительный труд. Два человека: Владимир Алексеевич Воропаев - профессор МГУ, доктор филологических наук, возглавляющий Гоголевскую комиссию при Российской академии наук, и Игорь Алексеевич Виноградов, который тоже занимается творчеством Гоголя, подарили нам настоящий праздник. Почему?

Дело в том, что мы с вами знаем Гоголя по школьной программе, может быть, даже по программе института как яркого сатирика. Он удивительно смешной писатель, причем смех у него интеллектуальный, достаточно тонкий и даже, как правило, это смех сквозь слезы. И никому и в голову не приходило, что набрались целые тома, где Гоголь делает выписки из святых отцов. Такие имена, как Афанасий Великий, Кирилл Александрийский, Иоанн Златоуст, Василий Великий, Иоанн Дамаскин и так далее, и так далее, были близки Николаю Васильевичу, и он всем советовал: «Читайте святых отцов; и читайте с пометками». Известна Библия Николая Васильевича, тоже с пометками, особенно их много на посланиях апостола Павла, которые он очень любил. Кстати, послания апостола Павла очень любил Иоанн Златоуст и во множестве их толковал.

Также Николай Васильевич написал два удивительных произведения, которые даже не входили во множество собраний сочинений, изданных в советское время, - это «Выбранные места из переписки с друзьями», его авторская исповедь, и произведение «Размышления о Божественной литургии», которое хотя и является черновиками, но не утратило своей актуальности до сих пор.

Нам известно, и до сих пор повторяют порой это клише, что Николай Васильевич - очень загадочная фигура, вокруг которой много неразгаданных тайн: вроде бы сам себя голодом уморил и вроде бы сошел с ума; и чуть ли не живьем его похоронили и так далее. Но благодаря труду уважаемых профессоров сегодня мы с вами можем объективно посмотреть на эту удивительную личность.

Почему это издание вышло как в России, так и на Украине? Во-первых, сам Николай Васильевич Гоголь - живой пример единения двух славянских народов. Это издание призвано в первую очередь не разъединять два этих народа, а соединить их: это наше общее начало. Есть свидетельства, что сам Николай Васильевич говорил, что и малоросс, и великоросс… Два близнеца, то есть это один народ. Он никогда не делил их по национальному признаку. Мало того, мы разговариваем на одном языке - языке молитвы, церковнославянском. Кроме того, в середине XIX века было очень мало переводов святых отцов (которых я перечислил) на русский язык, и Гоголь читал их в церковнославянском переводе.

Конечно, когда начинаешь открывать для себя эти вещи, то и столь знакомые нам «Вечера на хуторе близ Диканьки» звучат совсем по-другому. И «Ревизора» мы можем прочитать уже метафизически, то есть посмотреть не только с комической стороны - как на смешное обличение порядков, но и со стороны духовной. Так же и на «Мертвые души». И, конечно, коснуться удивительной проблемы, над которой Гоголь как великий художник мучился в конце жизни: достойно ли то, что он пишет, того, чтобы выйти на свет? Он предъявлял к себе очень высокие требования.

Борис Зайцев в эмиграции высказал такую мысль: «Всем великим художникам, всем великим писателям присуще то, что они начинают с художественных произведений, а заканчивают духовными». Это есть в музыке: насколько мажорные произведения у Моцарта, и вдруг в конце жизни минор - «Реквием». Или, например, мы знаем Рахманинова, Чайковского, которые в конце своего творческого пути обращались к духовной теме, писали музыку для всенощного бдения, Божественной литургии.

То же самое случилось и с Николаем Васильевичем Гоголем. И недопонимание как раз от того и произошло, что просто не поняли. Кроме его самого, эти духовные искания были не нужны большей части того общества, к которому он обращался. Отсюда - сумасшествие. Мы знаем слова апостола Павла: «То, что от Духа Святого, душевный человек не принимает, потому что это кажется ему безумным». Конечно, если мы чего-то не понимаем, очень просто сказать: да это же сумасшествие. Хотя, конечно, Николай Васильевич был абсолютно здоров.

Вообще и в нашей жизни до сих пор не изжит такой шаблон: как только человек обращается лицом к религии, кругу его знакомых сразу же кажется, что что-то не в порядке с головой у этого человека. Хотя если вспомнить известного киевского психиатра Сикорского, написавшего до революции достаточно большое количество трудов, он впрямую говорит, что религиозное чувство - это признак нормальности человека. Верующий человек - это психически здоровый человек.

Николай Васильевич Гоголь всегда был на пути к религии. У него была очень набожная семья. Да, в конце жизни он испытал кризис, но это было не признаком его сумасшествия, а того, что Николай Васильевич становится на одну ступень выше. Может быть, в этом и кроется ключ к разгадке его тайны.

Если мы начнем с первого сборника Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки», то увидим, что здесь он очень мастерски, с присущим ему искрометным смехом показывает достаточно серьезные вещи. Во-первых, говорит о том, что для него реален не только этот мир, но и мир духовный. Ведь когда он вошел в литературу с этим сборником, ему было всего 22 года, это абсолютно юный возраст. Когда он пишет об этом, многие его ровесники как раз стали сомневаться в существовании духовного мира. Идея просвещения, рацио… Всё пытались объяснить логически, и какие там духовные миры - всё это пережитки прошлого. Нет. Николай Васильевич прямо говорит о том, что два этих мира существуют параллельно и даже взаимодействуют друг с другом. И начиная с «Вечеров на хуторе близ Диканьки» дальше наш великий классик сделает эту тему генеральной - прямой дорогой по всему его творчеству.

Обращает на себя внимание и обрядная, фольклорная сторона. Насколько удивительно Гоголь знает традиции народной культуры, чего, кстати, очень сильно недостает в нашей жизни. Мы знаем многие направления и течения и в культуре, и в искусстве, и в популярной музыке и, как правило, не знаем своих корневых, народных песен, сказок и поговорок, хотя это далеко не бесполезная вещь.

Еще один момент, который потом тоже будет присутствовать в творчестве Николая Васильевича, - это искрометный смех как принцип борьбы со злом. Мы с вами знаем, что смеха мы боимся. Как писал сам Гоголь, оказаться смешным боится даже тот, кто вообще ничего не боится. Видя зло этого мира и прекрасно его понимая - а у него был абсолютный слух на зло, это был его дар, его мучение и, можно даже сказать, его крест - через смех он побеждал это зло. Преображался сам изнутри и хотел преобразить соотечественников. Не всегда, конечно, соотечественники этот принцип понимали, иногда просто смеялись, не работая над собой.

И для второго сборника «Миргород» тема богоотступничества, апостасии, которая характерна и для нашего времени ничуть не меньше, чем для второй половины XIX века, тоже становится такой доминантой. Что здесь хочет сказать Николай Васильевич? Во-первых, он не просто хочет показать, что зло существует в этом мире, а впервые пытается показать пути выхода из этих тупиковых ситуаций. В прошлой передаче мы рассматривали его «Старосветских помещиков». Кто-нибудь может даже сказать, что это вроде бы примитив. Но при этой простоте удивительная глубина и удивительный талант.

А продолжает эту тему другой его шедевр мирового уровня - «Тарас Бульба». Многие христиане ставят перед собой такой же вопрос: имеет ли право христианин брать в руки оружие, имеет ли он право убивать. И у святых отцов есть разные мнения на этот счет. Кто-то говорит, что не имеет права. Например, у Кирилла Александрийского мы находим, что дело военное не просто дело достойное, а дело, достойное похвалы. Но в каком случае? Если христианин защищает свою родину, свою семью. Если защищает свою веру. Религиозная война, которую показывает Николай Васильевич, - это, конечно, война правая. И здесь мы можем сказать, что правда именно на стороне казаков, которые воюют с Речью Посполитой и за свою родину, и за свою веру: слишком на многие вещи больно наступили.

Например, мы знаем удивительно смешную повесть «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и знаем, как она заканчивается: «Как скучно жить на этом свете, господа!» Откуда же берется эта скука, если так смешно? Для Гоголя синонимом скуки является страх. И страх Божий как религиозная категория, и вообще страх перед злом. Он даже напишет в одном своем произведении: «Страшно! Соотечественники! Дьявол уже без маски ходит в этом мире!» Мы знаем, что дьявол принимает различного рода личины: это же льстец, очень хитрое существо, которое, если оно будет действовать прямо, достаточно легко распознать. Он под разными масками пытается войти в нашу жизнь. А Гоголь пишет о том, что в середине XIX века ему уже не надо никаких масок. Вот он уже прямиком действует в этом мире. Гоголь это видит, а окружающие его - нет. Гоголь это прекрасно слышит, а окружающие его - нет. Поэтому он бьет в набат - говорит об этих вещах, а его не понимают.

И здесь мы можем говорить о том, что когда появляются такие его шедевры, как «Ревизор» и «Мертвые души», они становятся тем переломным этапом, который потом и приведет его к духовному кризису. Если «Ревизор» в метафизическом, духовном плане - это как бы город души, то «Мертвые души» - это уже душевная страна.

Конечно, за 150 лет очень много написано о «Ревизоре», и это, наверное, одно из лучших произведений на театральной сцене. Гоголь дает очень много материала актерам, режиссерам. И даже если актер не совсем талантливо исполнит это произведение, уже будет замечательно. Если актер талантлив, как, например, Михаил Щепкин, то это будет и смешно, и интересно вдвойне. Но что удивительно - Гоголь недоволен. Тот смех, который он вызвал у публики, не является той реакцией, которую бы хотел пробудить Гоголь. Многие, конечно, и с подачи Белинского - известного законодателя моды в литературе, понимают это просто как пародию на современность, общественность. Кстати, сам Николай I смотрел эту пьесу и, когда выходил, говорил: «Ну и пьеска! Всем досталось, а мне более всех!» Конечно, Николай Васильевич все это делает специально. И для того, чтобы посмеяться, и для того, чтобы изобличить.

Но через десять лет появится произведение под названием «Развязка “Ревизора”», где Гоголь даст нам понять, как надо понимать «Ревизора». Там он напишет: «Посмотрите на тот город, который изображен в “Ревизоре”. Где вы такой город найдете? Его просто нет на карте. Это город нашей души. А те чиновники? Ведь это сплошные уроды. У нас нет таких чиновников. Один, два, но ведь найдутся хорошие, честные, справедливые, а здесь ни одного». То есть к жизни это на самом деле имеет мало отношения. Тогда к чему? Это имеет отношение к нашей душе. Чиновники, обкрадывающие казну, - это страсти, которые обкрадывают богатую казну нашей души. Гоголь говорит о том, что страшен тот «ревизор», который нас ожидает за гробовой доской.

Один интересный эпизод. В конце XIX века «Ревизора» давали где-то на юге, и был необычный зритель: сидела братия одного монастыря. Когда актеры вышли на сцену и стали блистательно играть эту комедию, в зале не было смеха. Сидели и отец игумен, и эконом, и келарь, братия монастыря. Потом актер вспоминает, что когда он пришел в монастырь, чтобы поклониться мощам, то монах, дежуривший у мощей, сказал ему на выходе: «Памятуй, сын мой, в сердце своем полунощного ревизора и благоустрояй град свой душевный, ибо никто не ведает ни дня, ни часа, егда он вогрядет взыскать содеянное. Не замедлит прийти в час, когда не ждем, и проверит все наши дела земные, все судить станет». Удивительно! Братия монастыря поняла пьесу, не читая даже наверняка «Развязки “Ревизора”», именно так, как ее задумал Николай Васильевич Гоголь. К сожалению, эта сторона была очень долго скрыта от наших соотечественников. И сегодня мы, конечно, имеем право взглянуть на это произведение именно с такой точки зрения.

То же самое с поэмой «Мертвые души»: ведь она задумывается не как однотомное произведение. Причем весь сыр-бор разгорелся вокруг второго тома с его сожжением, а, оказывается, по замыслу было три тома. В первом томе Гоголь действительно показывает и изобличает вещи, не совсем лицеприятные для каждого из нас, во втором ищет дорогу, а в третьем томе он эту дорогу находит. То есть автор не просто дает негатив, он дает позитив.

Вопрос телезрителя из Краснодарского края: «У меня вопрос по поводу размышлений Гоголя о литургии. Я сам не читал, читала моя жена, которой очень понравилось. Но я слышал мнение об этом произведении нашего любимого профессора, который оценил его как «сплошной католицизм». Как это, на Ваш взгляд?»

Вы нас немного опередили: мы хотели порассуждать об этом в конце. Но раз вопрос поступил, ответим.

Уважаемый профессор, конечно, имеет право на такую точку зрения. Но мы говорили, что «Размышления о Божественной литургии» - это черновики, еще не законченное произведение. У Гоголя с католицизмом были достаточно плотные взаимоотношения: достаточное время он жил за границей, а также посещал салон княгини Волконской, которая с большим пиететом относилась к католицизму и, будучи православной христианкой, в него перешла. Даже существует письмо Гоголя к матери, где он пишет: «Ну, православные, католики, в принципе, делить нам нечего: вера у нас одна, догматы одни» - достаточно сомнительные вещи для православного человека. Но впоследствии сам Гоголь от этого откажется.

Не знаю, на каких основаниях уважаемый профессор сделал вывод по поводу католицизма именно в «Размышлениях о Божественной литургии», потому что это произведение уже зрелого Гоголя. И он обращается даже не к воцерковленным людям, а к тем, которые только находят свою дорогу к храму, свой путь к Богу, и поясняет многие вещи. Кстати, похожее произведение есть у известного духовного писателя Муравьева, фактически современника Гоголя, который тоже пишет о православном богослужении.

Поэтому я бы, наверное, не согласился, но не претендую на абсолютную истину. «Размышления о Божественной литургии» достаточно хороши, чтобы посмотреть их новоначальным. Чтобы, может быть, с них начать свое понимание самого главного таинства и самой главной службы нашей Православной Церкви.

- Спасибо, отец Михаил, мы можем вернуться к «Мертвым душам».

Получается, что пафос «Мертвых душ» тоже не был понятен. За «Ревизора» Гоголю рукоплескали, а он был недоволен, потому что он как бы вызывал на духовную борьбу. Ведь взят удивительный эпиграф: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива». Ведь «зеркало» - это то, как Гоголь отразил российскую действительность. Все видят, что эта действительность мрачна, она даже смешна, надо над ней посмеяться и исправить - и все будет нормально. Так понимал Белинский и многие… не скажу мыслители: мысль слишком слабая, - но больше деятели.

Мы с вами уже посмотрели, как это понимал сам Гоголь. Само зеркало имеет духовный смысл. Например, у Тихона Задонского мы находим: «Что для детей века сего зеркало, тем для христианина является Евангелие». Мы с вами смотримся в зеркало по нескольку раз в день: здесь поправим, тут поправим, только потом выйдем на люди. То же самое Евангелие для христианина: надо смотреть туда и соизмерять свои мысли, желания, поступки и действия с тем, что оставил нам Христос. И поэтому получается, что во многих моментах рожа действительно крива, зеркало ни при чем, Церковь ни при чем, духовенство ругать не надо. И Гоголь пытается об этом достучаться.

В «Мертвых душах», как мы уже говорили, показан не просто город душевный, а целая душевная страна. Сам Николай Васильевич признается в «Авторской исповеди», что когда он изображал этих Маниловых, Собакевичей, Коробочек и других помещиков, он брал какую-то определенную страсть. Конечно, прибегал к гиперболе, показывал все это гипертрофированно. И замечал это, что самое главное, в себе и своих знакомых, показывая в таком вот свете.

Безусловно, Гоголь обращает внимание на российскую действительность, но в первую очередь его генеральная линия - обрати, христианин, свой взор внутрь себя. Общество слагается из единиц, надо, чтобы единица была здоровая, чтобы ты был здоров. Поэтому его прием - смех над страстями, пороками - имеет и духовный смысл. Над пороками надо не только смеяться, их надо побеждать, и начинать надо с себя - мысль, достойная внимания.

Я сейчас вспомнил произведение Николая Васильевича Гоголя «Портрет», потому что это первое его произведение, которое я понял не просто как сатирическое. В нем были такие моменты, благодаря которым я, как школьник, впервые обратил на себя внимание: а что же я? Какие изменения происходят с художником, как его начинает поедать собственное тщеславие - можно проследить такую параллель.

Ведь потом герой становится монахом и дает наставление своему сыну о том, что художественная область достаточно тонкая и дьявол достаточно тонок: он пытается влезть в нее подспудно, а иногда и прямо. Вообще дар слова для Гоголя - это высочайший дар, он чувствует свою ответственность в связи со словами Самого Спасителя: «От слов своих осудишься, от слов своих оправдаешься». За каждое праздное слово человек даст ответ на суде.

Поэтому Гоголь понимал: «Ревизор» имеет высочайший успех. Как, например, есть такие чудаки олимпийские чемпионы: он медаль золотую завоевал, а приезжает недовольным. Почему? Потому что хотел прыгнуть не на метр семьдесят пять, а на метр восемьдесят. Ему дали медаль, он олимпийский чемпион, но на метр восемьдесят он не прыгнул. Так и Гоголь: он взял эту высоту, но художественное творчество его уже мало волновало, а волновала духовная сторона, а ее не поняли и даже, можно сказать, от нее отошли.

Был даже такой эпизод. Николай Васильевич приходит в гости к своему знакомому, видит у него на полке свои произведения, в том числе «Ревизора» и «Мертвые души», и говорит: «Как? Вы их читаете?!» Он даже потом сожалел, что их написал.

И эта удивительная борьба внутри Гоголя, когда от художественного творчества он хочет встать на путь духовного писателя, и привела к тому, что он сжег второй том «Мертвых душ». Кстати, многие исследователи говорят о том, что полностью второй том не был написан, была написана лишь часть его. Видя, что первый том пошел уже не в ту сторону, не было смысла дописывать второй.

- Вопрос телезрителя: «Как с православной точки зрения оценить убийство сына Тарасом Бульбой?»

Однозначных вопросов и быть не может. Гоголь как настоящий литератор задает эти вопросы. Чем хороша настоящая литература? Многое заканчивается на таких полутонах. И мы как соавторы - а читая художественное произведение, мы являемся соавторами - должны оказаться как минимум на одной высоте с автором, чтобы его хотя бы понять.

Здесь Гоголь предлагает своего рода выбор того, что произошло с сыном Тараса Бульбы. К сожалению, он становится на прямой путь предательства. Существует экранизация «Тараса Бульбы», замечательная, но, к сожалению, тоже не совсем духовное прочтение. Там есть момент, что между Андрейкой и панночкой возникает любовь и даже рождается чадо, а чадо - это уже попущение Божие, ведь Бог дает детей. То есть там совсем другой смысл, который уводит немножко от сути. А по Гоголю, это страсть и прямое предательство. Это предательство отца, матери, родной семьи, предательство веры.

Мы не зря говорили о религиозной войне. Став сознательно на сторону врага, Андрей оказывается для Тараса тоже врагом. Причем Тарас Бульба прекрасно понимает, что это его сын. И эта трагедия убийства не просто так легла на совесть самого Тараса, но он как раз занимает твердую позицию - это война до конца.

- Давайте продолжим наш разговор о произведениях Николая Васильевича.

Это духовная мука Гоголя, когда он понимает, что, несмотря на всю художественную высоту, духовный смысл его произведений не совсем понятен… Он работает над произведением, которое называет «Выбранные места из переписки с друзьями».

Причем выход книги в свет в XIX веке был событием мирового масштаба, это все равно что сегодня построить атомную электростанцию на берегу океана. Это большой авторский творческий ресурс. Гоголь был живым классиком, начальник русской литературы в свое время. Тогда в литературу только-только начинали входить такие писатели, как Тургенев, Достоевский. Все они смотрели на Гоголя снизу вверх. И вдруг стало известно: автор популярных произведений пишет новую книгу. Конечно, интерес был колоссальный.

Эта книга выходит. Эту книгу читают. И эту книгу ругают. Причем ругают не только люди, которые являлись недругами Гоголя, а ругают даже его друзья, по сути его соратники. Это эпистолярный жанр - письма. Но в письмах он очень глубоко раскрывается. Адресаты этих писем конкретны. Например, адресат письма губернаторше реальное историческое лицо - Смирнова-Россет, жена калужского губернатора.

Или в главе «О нашем духовенстве» Гоголь говорит, что, конечно, и «чернухи» хватало, но он показывает положительный пример наших пастырей. И почему он должен об этом молчать?

Тогда уже раздавался призыв менять конституционный строй, саму монархию - эти идеи бродят уже начиная с декабристов. Для Гоголя все эти перемены, не благословленные Церковью, не освещенные Христовым светом, не имеют под собой никакой почвы.

В этой книге у него есть статья «Надо любить Россию». А как ты можешь любить Россию? Только зная ее культуру, историю, ее народ. А многие люди, которые звали тогда ввысь - но что-то многое вышло вкось, - не знали ни культуры, ни истории и не хотели знать.

Для Гоголя было мукой сознание того, что формально православная Россия, то есть читающая публика, российское общество не знает православия как такового. Это было для него мучительно, почему он и пишет «Размышления о Божественной литургии». Почему здесь, в «Выбранных местах», дает эти статьи. Кстати, заканчивается книга статьей «Светлое воскресенье».

Гоголь, при всем унынии, которое часто нападало на него, при всех страшных картинах, верит не в букву закона, а в благодать спасения. И это мы можем соотнести со «Словом о законе и благодати» митрополита Илариона - произведением, с которого начинается и русская литература, и русское богословие.

Само духовенство восприняло эту книгу тоже неоднозначно. Например, архимандрит Федор из Троице-Сергиевой лавры положительно отозвался об этой книге. Святитель Иннокентий (Борисов) тоже положительно. Но наиболее точно охарактеризовал эту книгу святитель Игнатий (Брянчанинов), который тогда был еще в сане архимандрита. Он пишет, что в этой книге свет смешан с тьмой. Сам Гоголь считал, что для святителя Игнатия как для монаха непонятны какие-то мирские вещи. Но здесь Николай Васильевич, пожалуй, действительно ошибался, потому что до монашества святитель Игнатий присутствовал в свете, прекрасно знал его, сам был одарен.

Здесь святитель имеет в виду дело проповеди Гоголя, который в этой книге не только исповедовался в каких-то вещах, но учил, наставлял. А проповедь все-таки не дело светского человека. И наставлял Гоголь с высоты. Это была, конечно, не его высота, а высота евангельская и святоотеческая. Но это было непонятно его современникам. Конечно, мы с вами понимаем, как мы воспринимаем, когда кто-то пытается нас учить: «Учить можете кого угодно, но не меня. Я все прекрасно знаю, я хороший» ,- и так далее. Сегодня эту книгу надо читать, она должна быть настольной книгой любого верующего человека и патриота России. То острое противостояние сегодня стало намного мягче, и даже тон Гоголя, который тогда казался надменным, как бы немного утерял ту остроту.

Что же есть светлого в этой книге? То, что Гоголь основывает свои суждения на святых отцах: это его любимое чтение. Народными писателями XIX века мы считаем Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Но историки литературы говорят об обратном. Народными писателями были святители Тихон Задонский и Димитрий Ростовский. Вся грамотная Россия читала их. И в количественном отношении духовной литературы было больше, чем светской. Поэтому Гоголь читает не только тех древних отцов, о которых мы сказали в самом начале передачи, но ему известны и произведения Филарета Московского, и Иннокентия Борисова, того же самого Тихона Задонского, которого он безмерно любил и очень часто читал. И духовная красота этой книги как раз в этом и состоит. Гоголь осмысляет и общественную, и бытовую жизнь России с высоты православной веры.

К сожалению, есть у него горькая фраза, которая не потеряла актуальности и в наши дни, - это фраза о Церкви. Гоголь говорит о том, что Церковь как источник жизни, как созданную для жизни мы так и не ввели в нашу сегодняшнюю жизнь. Насколько актуальны эти слова! Гоголь бьет в набат, по сути дела. Потом за ним это будет делать и Достоевский. Попытается сделать Толстой, но уйдет совсем в другую сторону. Такие же голоса раздавались и со стороны самой Церкви. Говорит и святитель Игнатий (Брянчанинов). Феофан (Говоров) прямо говорит, что еще одно-два поколения - и будет беда в России. И действительно, мы знаем: в 1917 году революция в России. Иоанн Кронштадтский говорил: «Россия, будь такой, какой ты нужна Христу». И это звучало накануне его смерти, то есть в начале XX века.

Поэтому это непонятое произведение, и, может быть, непонятное до сих пор. Оно издано, надо обязательно его посмотреть. Можно подискутировать, это не страшно, но знать необходимо.

Что касается духовных исканий Николая Васильевича, конечно, они приводили не только к муке, но и давали утешение. Это единственный из наших литераторов, кто жил, наверно, как монах, не давая монашеских обетов целомудрия, нестяжания и послушания. Первый обет - целомудрие. У нас нет никаких свидетельств о какой-то любовной связи Николая Васильевича. Нет, не найдем. Обет нестяжания виден из его жизни: по слову евангельскому, он не имел где главу приклонить. Он и умер на квартире у своего друга графа Толстого. Послушание мы видим, именно послушание Матери Церкви. И здесь пробы с католицизмом уходят далеко-далеко, это уже истинный христианин.

У Гоголя были духовные наставники. Кстати, их тоже оболгали. Например, отец Матфей Константиновский, ржевский протоиерей. Граф Толстой, в доме которого преставился ко Господу Николай Васильевич, был человеком достаточно набожным, религиозным. Когда-то он был даже губернатором Твери, где они и познакомились с Гоголем. Протоиерей Матфей много духовно окормлял Гоголя, особенно в конце жизни. Гоголь лично был знаком со старцем Макарием, который не взял его в скит, когда он хотел остаться в Оптиной пустыни. Тем не менее переписка со старцем известна. Поэтому здесь не самочиние и не какое-то вольное прочтение, а глубокие корни в христианстве самого Николая Васильевича.

Отсюда, конечно, и его призыв, который он повторяет вслед за Пушкиным. Чем должно быть искусство? Чем должна быть настоящая литература? Какое это служение? Это служение пророческое. Как пророки возвещали Божью истину, которых тоже не всегда слушали. Величайшего пророка Исаию, как мы говорим, ветхозаветного евангелиста (настолько чудесно он смог предобразить приход Мессии), не просто в чем-то укоряли, как Гоголя, а убили, перепилили деревянной пилой. Конечно, критика, даже конструктивная, иногда не принимается обществом. Поэтому досталось и Николаю Васильевичу.

Сегодня острота этой проблемы во многом сглажена, и мы просто обязаны перечитать классиков и, может быть, с этой точки зрения посмотреть: а насколько был не прав Николай Васильевич?

Кстати, «Выбранные места из переписки с друзьями» послужили для русской литературы и русской национальной мысли и камнем преткновения, и неким «камнем оттолкновения». Потому что на это произведение Белинский пишет свое известное «Письмо к Гоголю». Сначала пишет в России, но здесь цензура: много не напишешь. Потом уезжает в Германию, и в это время за границей находится и Гоголь. Представляете, два русских литератора о чем-то спорят за границей - кто это будет читать? Конечно, никто. И там Белинский, конечно, на Гоголя нападает. Там есть прямая брань: критик говорит, что и талант у Гоголя иссяк, что он вообще уже не тот писатель, не в ту сторону идет и вообще литература должна бороться с православием, а он тут призывает к нему. Литература должна бороться с самодержавием и народностью, то есть кодом русской цивилизации, а Гоголь, наоборот, это защищает.

И Николай Васильевич ответил на письмо Белинского достаточно жестко, но разорвал его. Почему оно известно? Сегодня его склеили, и есть возможность прочитать. В советской школе изучали письмо Белинского к Гоголю, но не читали ответ Гоголя. Обязательно надо знать этот ответ. Сегодня есть такая возможность. Николай Васильевич просто раскладывает все по полочкам. Но почему он не отсылает этот жесткий ответ? Белинский не просто так находится за границей, он лечится. Гоголь поступает как настоящий христианин. Для Белинского, больного чахоткой, любое моральное перевозбуждение чревато смертью. Конечно, такое письмо Гоголя «неистового Виссариона» возбудило бы. И Николай Васильевич не посылает это письмо, а отправляет мягкое, примирительное: «Ты прав, и я прав. И я где-то не прав, и у тебя есть какие-то стороны...» То есть мы видим, что даже в обыденной жизни та высокая планка была осуществлена Николаем Васильевичем.

Думаю, телезрители согласятся, что очень важно говорить об этом и рассматривать литературные произведения Гоголя именно под таким углом.

Можно сказать несколько слов о другом ключевом для школьной программы произведении. К сожалению, не все осиливают чтение «Тараса Бульбы», но «Шинель», по крайней мере, как помню я, могут осилить все. Наверное, стоит, хотя бы немного, обратить на это внимание.

- «Шинель» входит в цикл «Петербургские повести». Это название было дано не самим Гоголем (как «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород»), а используется для объединения произведений в цикл. Здесь очень важно то, о чем мы постоянно говорим в наших передачах: «Не ищите себе сокровищ на земле, где моль и ржа и воры подкапывают. Ищите себе сокровищ на небе, где ни вора, ни ржи. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Это лейтмотив данного произведения.

С легкой руки Белинского, потом Чернышевского, Добролюбова до сих пор в школе это произведение изучают как историю «маленького человека» Башмачкина, жертвы николаевского режима. Но Акакий Акакиевич в первую очередь жертва собственной никчемности. И он будет таким при любом режиме. Режим здесь ни при чем. Очень важно увидеть в этом произведении, что для самого Башмачкина не существует духовного неба, все его сокровища именно здесь, не зря он столько времени уделяет шинели. Есть замечательная фраза Гоголя: «Вечная идея будущей шинели». Не «вечная жизнь», не «будущая жизнь», а «вечная идея будущей шинели». Такая «вечная идея» есть у каждого из нас: у кого-то это машина, у кого-то дом, еще какая-то страсть.

Когда Акакий Акакиевич отошел ко Господу, по Петербургу пошел слух о призраке, похожем на Акакия Акакиевича, который срывает с прохожих шинели. Эта «вечная идея будущей шинели» не дает ему покоя и в будущей жизни. И где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. И даже там, на духовном небе, он устремляет свой взор сюда - это же ад.

Еще один важный постулат - Гоголь впервые обращает внимание на «маленького человека» и заставляет нас даже любить такую никчемность. Разве можно действительно любить такую никчемность? «Можно», - говорит Гоголь. Он прямо пишет о том, что любить Родину можно, только сострадая ей. А эта частная беда Акакия Акакиевича - одна из болевых точек нашей Родины. И сострадая ей, будешь любить ближнего своего, а любя брата своего, будешь любить Бога. Это прямая заповедь Самого Христа. Как пишет в своем послании апостол Иоанн Богослов: «Имеем от Него заповедь - любить Бога через своего ближнего».

Скорее всего, Достоевский сказал известную фразу: «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”». И он точно вышел из «Шинели», потому что он сострадает своим героям, любит их. Даже наш первоиерарх владыка Антоний (Храповицкий) на уроках пастырского богословия советовал студентам духовных школ читать произведения Достоевского как произведения любви. Поэтому знать сегодня об этом мне кажется небесполезным.

- В оставшееся время есть возможность сказать пожелание нашим телезрителям в рамках сегодняшней темы.

Хотелось бы пожелать всем нам, дорогие телезрители, моральной стойкости, потому что без отличения добра от зла, без духовных основ нашей жизни не будет того преображения России, к которому мы так сегодня стремимся. Призыв Гоголя не услышали, как не послушали Ильина, Аксакова, Киреевского, а послушали призыв абсолютно других людей, который привел к смуте, крови, революции. И хочется, чтобы через 150 лет призыв Николая Васильевича, как и многих других классиков, был все-таки услышан.

Какой это призыв? Это призыв любить нашу Родину, беззаветно служить нашему Отечеству. Любить нашу веру, служить Матери Церкви и, конечно, благоустроять град своей собственной души, чтобы быть здоровой единицей этого общества.

Ведущий Михаил Проходцев
Записала Ксения Сосновская

Н.В. Гоголь был религиозным, искренне верующим и продолжавшим искать до конца жизни новых глубин веры человеком. Но и здесь он оставался вполне здравомыслящим человеком. С одной стороны, он дал одно из детальнейших описаний и толкований божественной литургии («Божественная литургия», с. 315–372), с другой - очень практично, например, рассуждал о состоянии сословия священников:

- «Деревенский священник может сказать гораздо больше истинно нужного для мужика, нежели все эти книжонки» (С. 159).

В то же время:

- «… причина зла всего есть та, что священники стали нерадиво исполнять свои должности» (С. 150). И вообще:

- «… многие из духовных, как я знаю, уныли от множества бесчинств, возникших в последнее время, почти уверились, что их никто не слушает (40-е годы XIX века! - С.Х.), что слова и проповедь роняются на воздух и зло пустило так глубоко свои корни, что нельзя уже и думать об его искорененье» (С. 135-6). Поэтому:

- «… обратите также внимание на городских священников … Не пренебрегайте никем из них, несмотря на простоту и невежество многих» (С. 148-9). «Кто погрубей и позадиристей (из городских священников - С.Х.), погрозите ему архиереем » (С. 150).

Через вопрос о священниках Гоголь снова выходит на злобу дня:

- «Еще не ясно и не совсем открылась страшная истина нынешнего века, что теперь все грешат до единого, но грешат не прямо, а косвенно. Этого еще не услышал хорошо и сам проповедник; оттого и проповедь его роняется в воздух, и люди глухи к словам его» (С. 136); «… после такой проповеди … еще возгордится своей безгрешностью» (там же).

- «… я скорей того мнения, что священнику, не вполне наставленному в своем деле и не знакомому с людьми, его окружающими, лучше вовсе не произносить проповеди» (С. 161).

Церковь у Гоголя - «… верховная инстанция всего … и решенье вопросов жизни - в ней» (С. 313). По Гоголю - «безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведение в России, минуя нашу Церковь, не испросив у нее на то благословенья» (С. 109). Гоголь даже оговаривается о «таком уголовном преступлении, каково есть непризнание Бога в том виде, в каком повелел признавать Его Сам Божий Сын» (С. 99).

Что тут скажешь? Каждый в другом находит то, что ему близко, важно, дорого. Религиозный «уклон» у Гоголя очевиден. Но так же очевиден вполне светский характер основной массы его конкретных рассуждений. В самом религиозном аспекте у Гоголя мы находим массу замечательных философских обобщений. Об этом говорят его характеристики христианина, знания, содержащегося в христианских текстах:

- «… христианин на всяком месте мудрец, везде делатель дела» (С.188).

- «Всю эту всемирность человеколюбивого закона Христова, все это отношенье человека к человечеству может из нас перенести всяк на свое небольшое поприще» (С. 308).

Вот советы Гоголя в отношении божественного авторитета:

- «… ставь его перед лицом Бога, а не перед своим лицом; покажи ему, чем он грешит против Бога, а не против тебя» (С. 156).

- «У Бога можно все вымолить … Поступите только умно. «Молись и к берегу гребись», - говорит пословица» (С. 175). И т.д.

В высказываниях Гоголя обнаруживается рефлексивная природа рассуждений о божественном авторитете - эта попутчица всякой формирующейся философии:

- «Бог весть, может быть, и в этом была тоже воля Того, без воли которого ничто не делается на свете…» (С. 310). Или:

- «Без воли Бога нельзя и полюбить Его. Да и как полюбить Того, Которого никто не видал?» (С. 128).

Эстетика Гоголя

(на примере русской поэзии XVIII - первой половины XIX вв.)

Выше приводились высказывания Н.В. Гоголя, содержащие явные эстетические элементы: о прозревании идеалов в их извращенных, карикатурных формах; об односторонне идеальном представлении предмета, героя и др. Они могут быть дополнены:

- «… на то и призванье поэта, чтобы из нас же взять и нас же возвратить нам в очищенном и лучшем виде» (С. 231).

Н.М. Языкову:

- «Возвеличь в торжественном гимне незаметного труженика» (С. 105). «Возвысь их прекрасную бедность так, чтобы … каждому … захотелось бы самому быть бедному» (там же).

Продолжая тему превращенного идеала, о комедии Фонвизина «Недоросль»:

- «Это те неотразимо-страшные идеалы огрубления, до которых может достигнуть только один человек русской земли, а не другого народа» (С. 247).

Эстетика Гоголя так же диалектична и объективна (реалистична), как и все другие стороны его философской культуры. Каким бы ни был предмет у самого поэта, у Гоголя сам поэт берется как особое объективное, развивающееся в себе и через других явление. Достаточно обратиться к его суждениям о Ломоносове, Крылове, Пушкине и др.:

- «Ломоносов стоит впереди наших поэтов, как вступленье впереди книги» (С. 215).

- «О Державине можно сказать, что он - певец величия» (С. 217).

- «Перед другими нашими поэтами Жуковский то же, что ювелир перед прочими мастерами, то есть мастер, занимающийся последней отделкой дела» (С. 224-5).

О Крылове: «Поэт и мудрец слились в нем воедино» (С. 243).

О Лермонтове: «Никто еще не писал у нас такой правильной прекрасной и благоуханной прозой» (С. 235).

Гёте у Гоголя - личность, преисполненная «какой-то германской чинности и теоретически-немецкого притязанья подладиться ко всем временам и векам» (С. 228).

- «… явился Пушкин. В нем середина. Ни отвлеченной идеальности первого (Державина - С.Х.), ни преизобилья сладострастной роскоши второго (Жуковского - С.Х.)» (С. 226).

- «Никто из наших поэтов не был так скуп на слова и выраженья, как Пушкин, так не смотрел осторожно за самим собой, чтобы не сказать неумеренного и лишнего» (там же). «В последнее время набрался он много русской жизни и говорил обо всем метко и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов» (С. 232).

- «Капитанская дочка» - «решительно лучшее русское произведение в повествовательном роде» (С. 231).

Пушкин у Гоголя - «чудный образ, на все откликающийся и одному себе только не находящий отклика» (С. 228).